Что-то остается

Печальная улыбка тронула левую сторону рта, с незашитой губой.

— Нет, Ирги. Нет. Отец Ветер не принимает меня. Я не аблис больше. Совсем. И трупоедом мне не стать. Не аблис, не трупоед — изгнанник. Никто. Я не хочу. Отпусти меня.

Ах ты, козявка губастая-зубастая!

— А ну, вставай! — заорал я, с трудом сдерживаясь, чтобы не сбросить его с койки, — Встать, говорю!

Чуть шевельнулись брови, дескать, зачем кричать?

Стуро откинул одеяло, медленно спустил с кровати ноги, поднялся, голый, тощий…

— Ты — не никто, — сказал я, — Ты — идиот. Маленький сопливый идиот, понял? Ты ведешь себя, как трус, как слабак!

— Я и есть трус и слабак, — усмехнулся он.

Черт, я сейчас с ним чего-нибудь сделаю…

— Сволочь ты, ясно?! Руки опустил? Нюни развесил? Ах, Отец Ветер не принял! Ах, мы бедные, несчастные! Не позволю, мать твою так! Я тебя, щенка…

Прекрати. Что ты орешь на него, в самом-то деле…

Но меня уже несло — напряжение сумасшедшего этого дня требовало выхода. Стуро пытался сохранять спокойствие, но описание водопада соплей из его носа кажется, подействовало.

Наконец я смог взять себя в руки. И сказал:

— Я знаю упражнения. Чтобы мышцы быстро вспомнили, зачем они нужны. И ты будешь их делать.

— Зачем? — он посмотрел на беснующегося трупоеда с жалостью, — Зачем, Ирги? Ты хочешь обмануть меня? Или — себя? Отец Ветер подал свой знак.

— Нет, дружок, — ледяная ярость вскипела во мне, прорываясь горлом, — Ты будешь делать. Все, что я скажу. А вот если и после этого не сможешь взлететь, тогда я поверю, что Отец Ветер на тебя наклал. Тогда я сам тебя убью, хочешь? Вот этой рукой, — и, только сказав, понял, что сказал, и запоздало продрало холодом…

А Стуро взял мою ладонь, внимательно изучил и проговорил тихонько:

— Спасибо, Ирги.

Кажется, он усвоил одну последнюю посылку.

— Вот и замечательно, — я отобрал у него руку. А, черт, здесь же не развернуться. Ладно, — Одевайся, быстро. Пошли на улицу.

— Зачем?

— Тренироваться.

Стуро вздохнул, демонстрируя покорность. Пусть, пусть упрямый трупоед убедится, что он, Стуро, прав. И тогда трупоеду придется выполнить свое трупоедское обещание.

Боги, нет, неужели — снова?.. Одно к одному…

Тьфу ты, тысяча демонов Кастанги! Хватит. Лучше подумай, как приспособить комплекс Красавицы Раэли для рук и ног к аблисскому крылу.

Вместо груза возьмем чурбачок. А закрепим его как? Да подвяжем к пальцу, и нет проблем.

Поминая про себя всех предков Стуро по женской линии, я притащил из сеней чурбак, соорудил веревочное крепление, примерил. Подогнал.

— Пошли.

В темнотище взгромоздил козявку на дроворубочную колоду.

— Напряги крыло. Будет больно, скажешь, — взял его, завел, раскрытое…

— Больно.

— Хорошо. Задержи дыхание. Крыло — так. И — раз, и — два, и — три, и — четыре, и — пять. Опускай. Дыши.

Не забыть Альсе сказать, что дыхательных упражнений у них тоже нету. У аблисов, то есть.

— Готов? Повторим.

Мы повторили десять раз, и у Стуро закружилась голова.

— Как летишь, — прошептал он, — Высоко. Дышать трудно.

Ох, парень, парень…

— Ладно. Теперь — с грузом, — нацепил лямку с чурбаком, — Давай.

— Что давать?

— Шевели махалкой своей, — взялся за второе крыло, — Ну?

Ишь, опахало лираэнское.

— Давай-давай.

Он быстро умаялся. И, кажется, поверил, что не судьба ему подохнуть от моей руки. Пока, по крайней мере.

— Пошли в дом.

— Как долго… мы будем делать это?

Ага, как же. Он просто собирается подождать, пока мне не надоест с ним возиться. Ну-ну. Неделю на два…

— Три дня.

Уж что-что, а результат за три дня будет. За три дня результат и у человека виден.

У, коз-зявка, черт тебя дери.

Альсарена Треверра

— Все-таки не понимаю такой спешки, — ворчала Ильдир, нервно дергая козий поводок. — Всего три дня прошло, сегодня не считаю. Хочешь сказать, что за это время парень полностью восстановил ослабленные мышцы?

— Сыч тренировал его по какой-то своей системе.

— Иль, успокойся. Не забывай, с кем мы имеем дело. Стангревы — не люди. Они приспособлены к жизни в очень жестких условиях. Им нельзя долго болеть. Они или быстро выздоравливают, или так же быстро погибают. Валяться и болеть могут себе позволить любители комфорта, люди, например.

Ильдир, подняв бровь, смерила взглядом Летту и меня.

— Это вы, лираэнцы — любители комфорта, — заявила она, — Своей гребенкой всех не гребите. Иные живут в таких местах, где и жить-то невозможно. «Жесткие условия»! А когда вообще никаких условий нет? Что, думаете, там не болеют? Болеют, и еще как! И мрут ничуть не реже любителей комфорта!

Иль — девушка флегматичная, как и большинство ингов. Но в редких случаях она заводится. Сладить с ней тогда весьма проблематично. Леттиса сказала мягко:

— Умирают они гораздо чаще, я не сомневаюсь. Дело в том, что Единый создавал людей не для жизни без условий. У людей свое место в мире, и наши тела соответствуют этому месту. И если бы люди жили по заповедям Господним, никому бы не приходилось умирать от ран или недоедания. Ты сама это прекрасно знаешь.

Ильдир знала. И я тоже знала. Все вокруг знали, как изменить мир к лучшему. Некоторым даже удавалось кое-что привнести или переделать. Но вот насчет улучшений… мнения расходились.

День сегодня был пасмурный. На востоке, над гребнем Алхари, собиралась какая-то сизая мгла. Она обещала снег или дождь, но с тем же успехом могла рассосаться. В Кадакаре трудно быть в чем-то уверенным.

Тропинка сделала последний поворот, и мы вышли к Сычовой избе. Навстречу уже несся развеселый Ун. Редда поздоровалась издали.

Мотылек дожидался нас в дверях. Выглядел он взволнованно.

— Здравствуйте, — нам с Леттой, — Здравствуйте, — на лиранате, Ильдир и козе.

— Ну, что? — спросила Летта, — Ты настаиваешь на полете именно сегодня?

— Да, — Мотылек облизал зашитую губу.

Из комнаты выдвинулся Сыч.

— День добрый, барышни. Ну-коть, осмотрите торопыгу нашего. Он у меня вчерась тягал без малого фунтов восемьдесят.