Чума в Бедрограде

На часах было без четверти восемь, на кафедре истории науки и техники — тихо и безлюдно, Охрович и Краснокаменный. Как раз правильная обстановка для установки ловушек и зарядки револьверов. Чтобы потом обстановка разрядилась максимально эффектно.

Право слово, тот стресс, который все переживают, вреден для печени и отвратительно сказывается на селезёнке. Вызывает раздражение слизистой и раздражительность на окружающих. Всем этим людям пора одуматься.

Особенно Ройшу. Его чёрное сморщенное сердце, конечно, бьётся настолько через раз, что тишина отдаётся по всем коридорам истфака, но пусть расскажет это гэбне, когда они будут допрашивать его на предмет усиков!

Клеящий невинность Ройш восседал в кафедральном конференц-зале (он пытался прорваться в преподавательскую вотчину, но кто бы его пустил) в ожидании Максима и/или Лария. Ройш был хороший, умный человек. Сунувшись в преподавательскую вотчину минут пятнадцать назад, он сказал, что ему нужно поговорить с кем-нибудь из гэбни, а Охрович и Краснокаменный сказали, что у них революционное чучело, а Ройш сказал, что ага, вот он и спрашивает, нет ли уже на кафедре кого-нибудь из гэбни, с кем можно поговорить.

Хороший, умный человек.

Но допросу про усики быть!

Охровичу и Краснокаменному нравилась чума. На фоне студенческих страданий можно делать всё что заблагорассудится. Можно не колоть страждущим обезболивающее. Можно ездить вместе с медфаковцами по городу и вламываться в квартиры к заражённым. Можно при каждой встрече с Максимом напоминать ему, что всего один акт душеспасительной ебли с Габриэлем Евгеньевичем снял бы любую усталость. Можно пить сколько угодно твиревой настойки, у Лария всё равно её бесконечность. Можно подкрасться к Гуанако со спины и попытаться вернуть ему истинную красоту, отрезав морской хвост (пока не удалось, но работа в этом направлении ведётся). Все так замотаны в свою Большую Политику, что едва обращают внимание. Никому нет дела до заботливо надетых ряс настоящих скопцов (из мешковины, простого кроя, длиной до пупка, Охрович и Краснокаменный провели опросы). Никто не попадается в расставленные по факультету ловушки.

Охровичу и Краснокаменному не нравилась чума.

Чуме пора бы закончиться.

ЧУМЕ ПОРА БЫ ЗАКОНЧИТЬСЯ СЛЫШИТЕ ДА

Чёрное сморщенное сердце Ройша стучало так редко, потому что он был рептилией. Хладной рептилией, решившейся наконец подарить свои честь и совесть смертной теплокровной женщине и обнаружившей нехватку оной.

Ройшу нужно вернуть его женщину, но достоин ли он этого?

Он же неблагодарная медуза, которая не подарит в ответ ни тепла, ни любви.

И не сделает никого счастливым.

Пожалуй, да, имеет смысл устроить возвращение женщины.

На кафедру вошёл Ларий — добрый Ларий, услужливый Ларий, готовый помочь всем и каждому Ларий.

3

2

1

Так и есть — направился к чайнику. Моторная фиксация. Возможно, интересный предмет исследования. Возможно, нет.

Скорее нет.

— Вижу, вы заняты важным делом, — беззаботно улыбнулся Ларий, кивая на чучело. — Долго ещё?

— Своим вопросом вы, Ларий Валерьевич, оскорбляете Революцию, — ответили Охрович и Краснокаменный. — В нём имплицирована необходимость поспешности.

— Где бы мы сейчас жили, если бы Золотце торопился в Четвёртом Патриархате?

— Он напутал бы в ингредиентах, правительственным желудкам не понравилась бы его еда, и они непременно раскусили бы, что шпион спрятался среди поваров.

— И оскопили его.

— И всех его друзей.

— И врагов.

— С учётом того, что его заклятыми врагами были они сами, эта тактика впоследствии была бы названа историками «что за херня».

— Вы бы сделали на этом достойную карьеру, — хмыкнул Ларий и ненавязчиво сменил тему, — а сегодня, между прочим, много дел. К вечеру будет готова первая часть лекарства, а значит, с освободившимися студентами нужно что-то делать. Гуанако предложил определить их в бордель, а борделем заведуете вы, поэтому с сегодняшнего вечера торжественно передаю студентов в ваши заботливые руки.

Щедрый дар. Хвост он не спасёт.

— По-нашему, это слишком, — покачали головами Охрович и Краснокаменный. — Думаешь, они уже смогут?

— В слабых, едва стоящих на ногах от потери крови работниках определённо есть некая фишка, но сколько они продержатся?

— Мы не собираемся делать поблажек.

— Всё это шарлатанство с лекарством и так дало им несанкционированный отгул.

— Думаем, ты понимаешь, что мы не могли не пошутить про работу в борделе.

— Ты же любишь нас именно за наше остроумие.

— И принципиальность.

— Твёрдость убеждений.

— Каждый раз, когда звучит слово «бордель», мы обязаны шутить про шлюх.

— Таково наше послушание.

— Священный обет.

Ларий улыбался, но на самом деле его этот поток речи раздражал. Это повод ещё немного поговорить и пошутить.

Охрович и Краснокаменный ещё немного поговорили и пошутили.

— Это было первое, — не выдержал Ларий. — Второе — у Ройша, он как раз делится соображениями с Максимом. Ночью ездил в Хащину, вроде как что-то узнал. Не хотите присоединиться и послушать?

На такое и отвечать нечего. Вот Охрович и Краснокаменный, вот недоделанный Золотце, какие могут быть вопросы?

Разве они не объяснили уже, что торопить украшение революционного чучела — кощунственно?

КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ КАРАЕТСЯ

— Как знаете, — самодовольно пожал плечами Ларий, — но они там ругаются.

Сволочь. Ловушка. ЛоВуШкА!

И они попались. Теперь краеугольная жажда послушать ругань Максима и Ройша зовёт туда. Но профессиональная гордость — велит остаться тут и продолжить. Но если долго давить жажду, будет икота и дурной запах изо рта. Но если вскочить и побежать, кто-нибудь стырит ещё и револьвер в дополнение к усикам.

Ларий, захлопнув ловушку, вышел.

Из конференц-зала бессловесно слышалось гудение Максима и не слышалось Ройша. Потому что Ройш говорит тихо. По длине пауз ничего не вычислишь.

Усики пришлось-таки нарисовать на бумажке и прилепить к морде чучела слюнями. На кого спланируют — тому будет счастье в новом году.

Студентов в бордель?

Не по домам, потому что нельзя ходить?

Не по домам, потому что тайна?

Не по домам, потому что может потребоваться ещё кровь?

Страшные люди — Университет. Как их не любить.

Охрович и Краснокаменный приставили стремянку к стене. Залезли, продели руки чучела в предназначенные именно и только для них петли. Направили револьвер в сторону входа. Подумали, позволили часам Золотца вольготно свисать из кармана.

Пусть будет нотка лёгкой небрежности.

Подумали, стащили один сапог и водрузили на стол Максима.

Умеренной громкости нотка.

Подумали, взяли со стола Лария кипу каких-то бумаг и аккуратно, по одной просунули их под дверь запертого завкафского кабинета.