Чума в Бедрограде

Чего-чего. Окультурился по самое ничего!

— Проходи, не стесняйся, — позвал его Гошка. — Затолкаем завкафа в ковёр, вытащим из подъезда, а завтра вернём ковёр без завкафа, но чистеньким и пушистеньким. От лица электриков, я имею в виду.

Андрей кивнул, пулей очутился у стола, нацелился на те самые копии запросов фалангам, но мгновенно забил, как только Гошка пренебрежительно махнул рукой. Всё-таки приятно, когда тебя понимают без слов, для того и нужна вся эта синхронизация, чтобы —

Нет, не я; мы.

Мы придумали, мы сделали, нашим кишкам и по ветру болтаться. И не жалею я, нисколько не жалею себя, не жалею тех, кто платил; жалею лишь, что дело не сделалось, что всё впустую вышло. Пусть бы даже они победили, так бывает; но если одни только смерть и страх, и ничего больше, то, выходит, — зря, зря, всё зря, все — зрячие, слепые — в одну кучу, а должно быть не так, должно быть ясно, кто, где и зачем.

«Ты ш-ш-что ж думаеш-ш-шь, тут и впрямь — победить можно?»

Рехнуться, а!

Накатило, блядь, от завкафской писанины. Это не цитаты, не литература, это ж в самом деле было. В смысле, привиделось под наркотой — Врата, безотказная, вдоль и поперёк знакомая женщина «для психической разгрузки», когда-то весной угощала. Говорила, приходы ого-го, картинки цветные, почти как настоящие. Ей самой тогда ещё давний любовник являлся, вёл душеспасительные беседы о том, что, почему и как у них вышло. А Гошке…

— Ты точно ничего у завкафа не успел подцепить? — обеспокоено спросил Андрей. — Выглядишь странно.

Опять та же песня, да сколько можно. В порядке Гошка, в порядке.

Если и подцепил чего, то только мистические прозрения, леший их. Ему ведь под наркотой от Враты до всякой чумы чума являлась. Вирус нужный подобрать не успели, а Гошка уже смотрел галлюцинации про шамана с наплечником, Загробную гэбню и то, как заражение вышло из-под контроля.

Какой он, оказывается, слабонервный местами — прям как завкаф. Всё проебали, все умерли, ах! Не ах, а снова фрайдизм. Это потому что тогда как раз в канализациях недалеко от бывших метелинских мануфактур что-то обвалилось, Бедроградская гэбня стремалась, что Университет полезет чинить, заметит перестроенную систему очистки. В общем, на том участке фильтры пришлось под покровом ночи в восемь рук демонтировать, безо всяких инженеров. Хорошо искупались.

У Андрея аж на лбу читалось, что он сейчас не выдержит, кровь на анализ добывать начнёт. Параноик и не лечится.

— Отцепись и помоги мне сочинить предсмертную записку, — потряс выдранной страницей Гошка. — План созрел. Действительно коварный и на литературной почве. У завкафа в далёкой юности был рассказ про то, как чувак страдал-страдал, исстрадался в конец и отправился в поисках ответов на вечные вопросы в родное село. А там в соседнем лесу нашёл себя повешенным. Не себя, конечно, просто умеренно похожего мужика, но в карман ему подложил послание всему прогнившему свету со своей подписью. И типа просветлился. Понимаешь, к чему клоню?

Андрей слушал внимательно, как всегда немного по-отрядски, и это грело. Как и то, что, пока Гошка вставлял в печатную машинку свежий лист и задумчиво разминал пальцы, Андрей быстро, ловко и без возражений выдёргивал херов ковёр из-под всего, что на нём стояло.

Не трахнуть завкафа, так хоть в ковёр закатать!

— Он же не бедроградский, да? С Пинеги? — вспомнил наконец Андрей, посмотрел на Гошку восхищённо и миленько-миленько, сил нет. — Если Молевич помчится искать его аж на Пинегу… Это ж четыре часа в один конец, как только сядет на поезд — можно подтверждать им запрос на встречу. Ну ты даёшь!

Даёт. Догоняет и ещё раз даёт.

И пожалуйста, миленький, не спрашивай, с чего Гошке вдруг вздумалось в завкафской прозе копаться. И тем более — как это подходящий образец так быстро откопался.

Миленькому до тридцати целый год жить, он почти на десяток лет младше Гошки, «Литературу Нового Бедрограда» уже не застал — ну и хорошо, ну и не надо.

В некоторых вещах стыдно признаваться даже при их хвалёной синхронизации.

Глава 17. Не заслуживает жалости

Университет. Охрович и Краснокаменный

На часах 07:46

— Решка, грифон, грифон, грифон.

— Метелин? Не-не-не. Два Метелина за одну неделю — дурная примета, кто-нибудь точно пулю словит, а мы тут делом заняты, исторические события переживаем.

— Нда, и Гуанако под боком, Метелин кассах, Гуанако и кассахи, видишь связь?

— Полезет прям под потолок сношаться с чучелом?

— В лучшем случае. Ладно, перекидывай.

— Грифон, грифон, решка, решка. Золотце. Что скажешь про фактор Гуанако?

— Фактор Гуанако к кому угодно может на потолок полезть сношаться, его вообще не стоило брать в расчёт. Давай жилет.

— Золотце — это казённый дом, власть, деньги и достойное внимания умение стрелять. Он же как раз Метелина учил.

— Самое то для исторических событий. У нас кого-то надо научить стрелять?

— Зачем плодить себе соперников, когда можно придержать всё оружие для себя и править, устрашая?

— Можно поучить убегать от выстрелов. На практике. Револьвер Золотцу в этот раз заряжать будем?

— В прошлый попался всего лишь жалкий студентишка, а вот сегодня есть шансы на крупную добычу. По-моему, стоит.

— Где французские усики? Золотцу без усиков нельзя, Бюро Патентов покарает.

— Небось Ройш стырил. У него должны быть тайные страсти.

— Играет по ночам во французишку-детектива!

— Больше-то ему по ночам делать нечего. Придётся рисовать, гнев Бюро Патентов в нынешней ситуации особо опасен.

— Не на самом же чучеле, придурок, мы не хотим потом весь Революционный Комитет с усиками! Бумажку возьми.

— Заряди револьвер помягче, мне жаждется крови.

— Будет тебе кровь, вечером анализы у студентов. И никто не посмеет запретить нам взять столько, сколько мы захотим.

— Ага. Скажи, а тебе никогда не хотелось трахнуть скопца? Эээ, нет, не то сказал, отмотали назад. Тебе никогда не хотелось, чтобы тебя трахнул скопец?

— Чтобы ответить на подобный вопрос, надо сперва уточнить терминологический аппарат. Я у вас — как преподаватель истфака БГУ имени Набедренных у преподавателя истфака БГУ имени Набедренных — хочу спросить: скопец, оскопист или скопник?