Чужая здесь, не своя там. Дилогия

В этот раз отнекиваться я не стала. Положила руку на его локоть, тем более опора мне и впрямь была нужна – ноги все еще дрожали после увиденного, и повела его совсем в другую сторону.

От мыслей про то случай я вновь вернулась к Стейниру. А что если попробовать? Решиться? Но что я смогу дать этому мужчине? И каковы у него намерения? Если действительно серьезные, то… Тут пока все очень плохо: я ни на шаг не сдвинулась в своих поисках решениях проблемы. А если намерения несерьезные, то я слишком уважаю себя, чтоб позволить такое. Впрочем, сейчас я лишь ищу отговорки, потому как ни на что согласиться не могу.

Наверно, Маршез теперь ждет от меня ответного шага, но я его не сделаю. Причин много, но основная: я банально трушу. Страшно и от этого горько.

Вот только засыпала я все равно с улыбкой на губах: он ведь сказал, что не отступится. Вдруг, как у мужчины, у него найдется больше смелости и решительности, чем у меня – глупой и слабой женщины?

***

Солнце ярко светило и отражалось тысячью искрами от снега так сильно, что глаза слезились. Хотя повод расплакаться и так был, но я держалась ради Данфера. Если не стерплю, не пересилю себя, ему будет еще хуже, поэтому я сжимала губы и глубоко дышала, пытаясь не выпустить эмоции наружу.

Почти все близкие Уотиненов и без того прибыли к ним на праздники, а теперь доехало не так много людей.

Полковник стоял у гроба любимой жены и опирался на трость. Серое лицо, с морщинами, которые словно стали глубже, было настолько скорбным, что, глядя на него, я никак не могла сглотнуть комок в горле.

А погода совсем не вписывалась в траурные настроения: яркое солнце, некрепкий мороз, который не переходил все же в оттепель. Мягкая зимняя погода, при которой так приятно гулять.

Мы с Даником приблизились к гробу.

Эдель Брита улыбалась. Теплая улыбка скрадывала у нее несколько лет – – она выглядела моложе и как будто счастливее. Может быть потому, что отмучилась?

Эдел Нелнас увидел нас. Его тусклый взгляд на миг словно подсветился, но тут же погас.

– Она не отправила письмо, – тихо произнес он, прижимая меня к себе.

Я уткнулась ему в плечо и все еще сдерживала слезы, а вот Даник обнимал меня за талию и тихонько всхлипывал.

– Какое?

– Тому целителю, что обещал попробовать ей помочь. Я нашел послание у ее почтовика.

Никто из нас не задал вслух вопрос почему она так и не отправила. Это был ее выбор, пусть и тяжелый для нас всех, но, видимо, самый легкий для нее. Судить ли эдель Бриту за это?.. Вот уж вряд ли. Хотя, видя тоскливый взгляд ее супруга, и могли возникнуть такие мысли.

Во время поминального обеда, скромного, как и положено, стояла все та же скорбная тишина. Обычно в таких случаях вспоминают все самое хорошее об усопшем, но сейчас почему-то это казалось каким-то лицемерным, пустым. Ведь получается, что нужно так говорить только потому, что она умерла. Вот только все и так знали, что эдель Брита была хорошим человек, достойным, замечательным. А говорит о том, что ее больше нет – – тяжело. Все еще не верилось, казалось – – она просто уехала и скоро вернется.

Я подошла к старшему сыну Уотиненов.

– А когда с дарами пойдём?

– Завтра, эдель Астари. Сегодня, боюсь, отец уже не выдюжит. Так что завтра.

Мне вдруг вспомнился недавний разговор со Стейниром по поводу Рауда и Оттара. Вот ещё одна несправедливость: поминальные дары относятся в храм Рауда, чтобы бездомные, обездоленные, нищие или просто нуждающиеся могли подкрепиться. Туда-то, в противовес скромной домашней трапезе, неслись самые лучшие продукты. Делалось это для того, чтобы вкусившие такие дары потом поминали добрым словом усопшего. Вот тут-то и загвоздка: обращаться-то надо было к младшему брату, а несли приношения старшему…

Когда хоронили Рини я почему-то об этом не задумывалась. Наверно из-за того, что слишком была поглощена чувством вины… И все эти мероприятия как-то прошли мимо меня.

Казалось еще чуть-чуть и я начну задыхаться. Мне срочно требовалось выйти на свежий, морозный воздух. Я проследила за Даником: он сидел вместе с новыми приятелями, вот только радостными они теперь не были. Убедившись, что с ним все в порядке и, если что, он под присмотром, я накинула на себя полушубок и выбежала на улицу.

Мне сразу же бросились в глаза холмики снега, под которыми спали розы. Я знала, что корни у них заботливо присыпаны опилками, а сами они накрыты лапником. Эдель Брита никогда не была завзятой цветочницей, но, как они переехали сюда, ей захотелось начать разводить розы. Просто для души. Кто ж знал, что они окажутся капризными созданиями, за которыми надо заботиться, как о маленьких детях…

Я судорожно вздохнула.

– Вам так хочется простудиться? – проворчал Стейнир и набросил мне на шею забытый мной шарф. А на голову мне небрежно нахлобучил шапку так, что даже глаза скрылись.

Я сдвинула ее на макушку.

– Так получилось, – произнесла я нелепое оправдание.

Он так выразительно на меня посмотрел, что я почувствовала себя неразумным ребенком.

– Вот что удивительно, – как ни в чем не бывало произнес Стейнир. – Какой бы холодной эдель Брита не казалась внешне, но внутреннего ее тепла хватало всем близким.

Я кивнула. Добавить мне было нечего.

Молчание наше не было смущающим, оно было просто тягостным… Ну а что сказать, когда горло душат рыдания, которые, правда, только внутри, словно не могут пробиться и давят, давят…

Я вновь отвернулась к розам и… меня наконец-то прорвало.

– Долго же вы держались, – сокрушенно пробормотал Маршез, прижимая мою голову к своему плечу.

Я вцепилась в него и совсем без стеснения плакала. Всхлипывала уже громко, надрывно.

– Она так хотела, чтобы к лету они зацвели! Носилась с ними, как наседка. – Я вздохнула и некрасиво шмыгнула носом. – Я у Иви выпросила ее чудо-удобрение, которое она сама создала… Это было ее первое творение такого рода. Только-только научилась применять способности. И ведь сработало! Я видела. Она так хвалила, что я уговорила и мне выделить опытный образец, так сказать. Эдель Брита была бы счастлива. А она, она… Она теперь не увидит! И розы никто не увидит. Вот что теперь делать?

Я еще много чего говорила, перемежая сбивчивую речь всхлипами, а порой и завываниями. Может быть потом мне будет стыдно, а пока я не могла остановиться.

Стейнир молчал, лишь гладил меня по плечам и придерживал – – ноги-то у меня вдруг ослабли.

Успокоилась я не скоро. Немного в себя пришла, когда уже действительно стало трудно дышать, и вдохи тяжело давались. Платка, конечно же, у меня не нашлось – – свой я еще раньше отдала Данферу, а другого у меня не было. Стейнир протянул свой.