Чужое небо

– Мисс Эрскин, - ее позвал невидимый голос из динамиков интеркома. – Команда готова начать процедуру.

– Не называйте меня так, - тихо обронила она в пустоту. – Та, которую так звали, умерла восемьдесят лет назад.

Прикоснувшись ладонью к стеклу, она долго всматривалась в обманчиво безмятежное лицо человека по ту его сторону.

– Мы никогда не сможем исправить то, что они с тобой сделали. Но мы вернем тебе имя, клянусь. Мы скоро встретимся,.. Soldat, - прошептала она, почти коснувшись лбом преграды. – В апреле 45-го. Dozhdis’ menya.

На реанимационном столе, в окружении толпящихся медиков, в тщетных попытках сделать вдох, извивался светлокожий мужчина. Он был весь мокрый, талая жидкость ручьями сбегала с него, как с новорожденного – околоплодные воды. Длинные черные волосы облепили щетинистое лицо, правая рука конвульсивно дергалась при каждой попытке врачей установить катетер, левой руки не было по самое плечо и даже еще выше, где вместо живого сустава поблескивал в ярком свете стылый от криогена металл.

Мужчину, не переставая, била крупная дрожь, он метался и выгибался всем телом, мешая оказывать помощь, вертел головой, упрямо сдвигая кислородную маску.

– Те… телефон. Кто-нибудь. Пусть поднесут ему те… лефон или на… наушник. Дайте ему на… ушник!
– все еще содрогаясь в рефлекторной реакции тела на изменение среды существования, бритая наголо женщина сидела на больничной кровати и куталась в одеяло, чтобы унять дрожь и прекратить стучать зубами. Только лишь затем, чтобы смочь сказать, чтобы он услышал. То, что он должен был услышать, то единственное, на что он мог сейчас отреагировать.

Дрожащей непослушной рукой поднеся к губам телефонный микрофон, она плотно закрыла глаза, и, дав себе всего секунду собраться, запела – ровно, мелодично, почти без запинок и акцента, как пела когда-то давно, вырывая слова из бьющегося, словно сумасшедшее, сердца. Голос подвел ее на втором куплете:

Мне бы небо черное… показать,

Мне бы волны, чтобы тебя… укачать.

Мне бы… колыбельную ти… тишину,

Точно ко… корабли, проплавают с… сны…

Слезы застелили и без того не лучший обзор, руки задрожали сильнее, а из горла одно за другим стали рваться глухие рыдания.

– Он стрелял в сторону, Баки, - прохрипела она, хотя телефон у нее давным-давно забрали. – Слышишь? Он не убил меня. Мы живы. Ты жив! Ты в безопасности. Ты… ты больше… больше не там. Ты не один больше. Ты больше не…

…один.

========== Часть 14 ==========

Мы ничего не получим за выслугу лет.

Будем жадно хватать обрывки ушедших историй.

Я сомневался, мне дали надежду в ответ.

И небо над головой дали чужое.

10 - 20 марта 2017 год

Это пробуждение далось тяжело. Тяжелее, кажется, чем все предыдущие вместе взятые, потому что теперь он все помнил, до мельчайших подробностей, до стрелок на часах, до запахов и вкусов: не просто помнил – он в тех воспоминаниях безнадежно потерялся. В тех ощущениях, в событиях того времени, в страхе, боли, словах, аккуратно записанных в столбец в его же блокноте.

В настоящем с ним возилась целая команда медиков, которым позволено было вступать с объектом в вербальный контакт, которые не отволокли его в кресло для обнуления сразу же после мучительной разморозки, которые даже проявили неслыханное ранее милосердие и оставили его в покое, разрешили просто… спать.

Отключившись под звук мелодичного голоса в наушнике, Баки беспробудно проспал, как ему позже сообщила услужливая темнокожая медсестра, три дня. Большой настенный календарь, который кто-то понимающий разместил мало того, что в больничной палате, так еще и прямо напротив кровати, сообщал дату.

10 марта 2017 год

В первый миг Баки накрыл порыв истерически расхохотаться и расквасить лицо тому горе-юмористу, который додумался так пошутить, но после он вспомнил про свой трехдневный сон, с трудом – про элементарную математику и все остальное фрагментами, и любые его желания пропали еще на стадии формирования.

Баки путал воспоминания, реальности и временные промежутки, но между тем, почему-то был убежден, что прошлое его пробуждение здесь же, в Ваканде, далось ему куда легче как физически, так и психологически, что намного ценнее.

Он помнил это. Ну… или верил, что помнил. Его разбудили немногим позже, чем через месяц после событий в Сибири. И тогда уже Стива не было рядом с ним. Со слов Его Высочества, капитан не был даже уведомлен о процедуре внеочередной разморозки. Запоздало, но до Баки дошло, что оно к лучшему.

Кроме единичных медиков и Т’Чаллы при его пробуждении присутствовала… она. У Баки сердце ухнуло камнем в живот, когда он ее увидел, а подключенная к нему аппаратура моментально сообщила его состояние всем и каждому. Баки не привык ее видеть… такой, он сомневался, видел ли когда-нибудь вообще, потому что она никогда не позволяла себе выглядеть уязвленной. Не отличимые от натуральных волос парики, косметика, одежда, вышколенная походка на неизменно высоченных каблуках и непоколебимое выражение уверенности на пути к цели, что не сходило с ее лица… никогда. Такой Баки впервые увидел ее, такой Баки знал ее все время, пока они были знакомы, каждый момент, пока они были близки.

Теперь все это ушло. Теперь были наголо сбритые волосы, стерильно белая больничная одежда (не медицинский халат, а майка и штаны, такие же, как были на самом Баки), мертвенная бледность, бесцветные губы, глубокие тени под потухшими глазами и пластыри на сгибе локтя, фиксирующие катетер и скрывающие синяки от исколотых вен. Такой ее Баки увидел после первого пробуждения вне ГИДРы и кресла.

Скоро медики исчезли, будто их и не было, Его Величество поспешил откланяться, не навязывая свое присутствие. Весьма символично, хотя, едва ли Баки на тот момент помнил о символизме, им дали сутки наедине – двадцать четыре часа на то, чтобы она (именно она, потому что другие не рискнули) ввела его в курс дела.

Всего за месяц его отсутствия врачи Ваканды совершили поистине невозможное, за что не брался до них никто: они вырезали из нее всю дрянь, оставленную на долгую память ГИДРой. Подробности самой процедуры как и восстановление после нее, думалось Баки, навсегда останутся для него тайной за семью печатями, от которой ему достались лишь отголоски в виде шрамов, тоже далеко не вечных, и общее измождение послеоперационного периода. Баки не стал выспрашивать, зная, что подробностей все равно не допросится, но он пообещал себе однажды найти тот самый медицинский файл. Просто потому, что он должен был узнать подробности, просто потому, что она была единственным после Стива человеком, на которого ему было не плевать. Как и она всегда была единственной (когда Стив считался мертвым), кому было не плевать на него. Баки хотел знать, но он не спрашивал, довольствуясь и без того слишком многим – живой ею, пусть даже в не совсем полноценных объятиях, которые позволяла ему единственная рука.

Всего за месяц его отсутствия, коим сполна и не совсем честно (но он привык, он промолчал) воспользовались, Его Высочество зачем-то нанял адвокатов, которым Баки изначально искренне посочувствовал. В конце концов, кому пожелаешь иметь в подзащитных профессионального убийцу, отстаивать невиновность которого все равно, что распинаться, будто небо не голубое.

За целый месяц его отсутствия научные гении не придумали ничего лучше, чем позаимствовать у Старка технологию трехмерной визуализации воспоминаний, надеясь тем самым добраться до сути его кодировки, до того момента, когда она впервые была применена.