Цикл "Детектив Киёси Митараи. Книги 1-8"

Чудовище преспокойно шло по Беверли-Хиллз, озаренному луной. Следуя за ним по пятам, Льюис размышлял, что ночной Лос-Анджелес – вполне комфортное место для такого существа. Хотя в Беверли-Хиллз дела с правопорядком обстояли довольно неплохо, в целом горожане остерегались выходить на улицу по ночам. Даже если им приходилось быть вне дома, они старались не покидать машину без лишней надобности. Поэтому знаменитая актриса и не боялась пересечься с кем-то на улице в такой странной маскировке и могла ходить по ночному городу, не скрываясь. На Вьюмонт-драйв было и того спокойнее – туда даже машины не заезжали, не говоря уже о прохожих.

Повернув за угол возле куста, Льюис увидел неприметный черный автомобиль.

– Черт! В машину, что ли, садится?

Его собственный автомобиль остался довольно далеко отсюда.

Леона открыла дверь машины и, не зажигая свет внутри, сразу же завела двигатель. Льюис кинулся вперед, чтобы хотя бы запомнить номер, но подсветка сзади тоже не горела. Автомобиль сразу же сорвался с места, оставив следователя в темноте.

Напряжение от пережитого в доме спало, но оставленные Леоной раны и ожоги заболели с новой силой. Издалека Льюис увидел, как водитель включил передние фары.

Второй пролог

Посреди темной круглой комнаты навзничь лежал человек в костюме. Тонкие руки потянулись к нему и одну за другой расстегнули пуговицы на его рубашке. Закончив с ними, худые белые пальцы развели полы в стороны.

Таинственный силуэт резко воткнул в грудь человека нож и, изо всех сил надавливая на него, медленно сделал два оборота. Затем швырнул нож на пол и принялся отрывать кожу через образовавшийся круговой разрез.

Показался красный мясистый слой с вкраплениями костей. Негромко причмокнув губами, силуэт оглядел творение своих рук. Затем взял топорик и принялся ударять им по оголившимся костям. Послышались громкие тяжелые звуки. Раскалываясь, кости постепенно смещались в сторону.

Закончив с ними, силуэт снова подобрал нож, грубо вонзил его в алую плоть и, тяжело дыша, несколько раз очертил им круг. Бросив нож на пол, вновь запустил окровавленные пальцы в разрез от ножа и начал вырывать кости.

Со странным звуком круглый кусок кожи и мяса полностью отделился от тела вместе с костями. Однако таинственная фигура бросила его в сторону – ему нужен был не он.

В грудине человека образовалась впадина, в глубине которой виднелось багровое сердце, уже навеки замершее. Запустив руку внутрь, силуэт изо всех сил сжал сердце и попытался вырвать его – до него-то он и пытался добраться. Однако этого не давали сделать многочисленные сосуды. Тогда он просунул нож в углубление и обрезал их один за другим. И вот сердце, отделившееся от тела своего обладателя, лежало в худой ладони.

Послышалось судорожное дыхание. Некто, сжимавший сердце в дрожащей руке, не желал больше ждать ни секунды.

Силуэт медленно разрезал сердце ножом посередине. По руке обильно заструилась темная кровь, и он молниеносно поднес к ней лицо. Вначале он не двигался, но наконец послышалось странное причмокивание вроде того, что издают младенцы во время грудного кормления. Он долго и жадно пил кровь. Периодически прерываясь, издавал то приглушенные смешки, то сдавленный плач, а затем с лихорадочными вздохами приникал обратно к разрезу. Странная сцена продолжалась очень долго.

Наконец силуэт оторвался от осушенного сердца и довольно вздохнул. Какое-то время он продолжал держать его в руке и разглядывать. Наконец еще раз исступленно прильнул к нему – и в этот раз запустил вглубь разреза язык. Тяжело дыша, чуть ли не всхлипывая, он кропотливо облизал внутренние стенки сердца, чтобы внутри не осталось ни капли крови.

Еще долго круглую комнату наполняли тяжелое дыхание и всхлипы.

Убийство в Мертвом море Дьявольский город [331]

331

Впервые Шанхай нарек таким прозвищем японский писатель Сёфу Муромацу (1889–1961), проживший в этом городе несколько лет в 1920-е гг. В одноименном романе Муромацу выводит образ Шанхая как города с двойственной натурой, где сосуществуют свет и тьма, яркий, роскошный фасад и страшные человеческие пороки. Любопытно, что из-за многозначности первого иероглифа это прозвище может быть переведено на русский язык различными способами: «волшебный город», «зачарованный город», «дьявольский город», «город демонов». В настоящее время шанхайцы отдают предпочтение варианту «волшебный город» (Magic City).

Шанхай, 1941 год

В те годы этот восточный город с многовековой историей находился на пике своего расцвета. Совершенство такого рода не переживал еще ни один город мира. Наблюдая его, все жители Шанхая предчувствовали, что за этим золотым веком их не ждет ничего, кроме стремительного упадка и беспросветного отчаяния.

Один европеец назвал тогдашний Шанхай Древним Римом с неоновыми вывесками [332] . Всякий большой город в истории однажды достигает апогея своего развития, вслед за которым на фоне благоденствия начинают появляться признаки деградации. То же самое произошло и с Римом, и с ветхозаветным Содомом. И, как и во многих других местах, эта фаза в развитии Шанхая сопровождалась все большей тягой людей к разврату. Однако под воздействием множества странных факторов, отравлявших город как яд, здешнее стремление к плотским удовольствиям приобрело весьма своеобразную форму. Во-первых, таким фактором стали сокрушительные поражения в опиумных войнах.

332

Этим европейцем был британский писатель Джеймс Грэм Баллард (1930–2009), родившийся и выросший в Шанхае. Свои детские воспоминания о жизни в этом городе во время японской оккупации в годы Второй мировой войны он описал в автобиографическом романе «Империя солнца».

С незапамятных времен китайцы верили, что находятся в центре мира, считая окружающие народы варварами с отсталой культурой – в том числе и европейцев. Следует признать, что в контексте долгой истории человечества такой образ мышления не был лишен оснований, ведь в древности Китай блистал на фоне других стран. Вплоть до XVII века китайцы даже не сомневались в собственной исключительности. На соседние страны, включая Японию, они взирали довольно спокойно, но о том, чтобы отправить туда учеников или изучить их культуру, не было и речи.

Синоцентризм с его четырьмя тысячелетиями истории прочно осел в сознании китайцев и приобрел форму закостенелой склонности к высокомерию. Постепенно они на генетическом уровне утратили скромность, позволяющую людям учиться у других и вдумчиво изучать самих себя, – равно как и стремление не отставать от своих соперников. Так Китай вступил в эпоху стагнации.

Зато европейская цивилизация достигла после Средних веков впечатляющего прогресса, особенно в военной сфере. Подавляющее преимущество Восточной Азии, приобретенное ею в эпоху Чингисхана, начало рушиться, и в определенный момент Европа догнала, а затем перегнала Китай. Конечно же, втайне китайцы не могли не признать этот факт, но гордыня не позволяла им учиться новым технологиям у Запада. В результате Китай явил собой редкий пример великой державы, избравшей путь спящего льва [333] в изоляции от остального мира. Так между Востоком и Западом образовался значительный разрыв в развитии.

333

Метафорическое обозначение Китая как страны с великой силой, которую она не использует в полной мере. Получило распространение в европейских языках в XIX веке и часто, хотя и без достаточных на то оснований, приписывается Наполеону Бонапарту.

Быстрый технический прогресс европейских держав повлек за собой не только Великие географические открытия, но и алчное соперничество за приобретение колоний. Под давлением западных стран плотно закрытые двери Китая были пробиты, и китайцы познали доселе невиданные унижения. Многовековое высокомерие, упадок нравов и стремительно набирающий силу комплекс неполноценности вылились во всеобщее отчаяние, и китайцы практически сразу отдались во власть печально известного опиума, который англичане завозили из подконтрольной им Индии.

Пару слов об опиуме. Китайцы узнали про этот наркотик задолго до того, как Британская Ост-Индская компания начала ввозить его в страну. Еще с эпохи Тан [334] он применялся в лечебных целях, но теперь его курение постепенно распространилось среди широкой публики.

Одной из причин, почему опиум сравнительно легко вошел в жизнь китайцев, считается то, что еще с давних времен они не любили хорошо проветриваемые помещения. Китайцы твердо верили в постулаты даосской медицины, согласно которым пребывание под ветром вело к потере энергии, и, как правило, плотно запирали свои дома. Комнаты для курения опиума очень органично встроились в их быт.

334

Период в истории Древнего Китая, соответствующий правлению императорской династии Тан (618–907).