Цыганские сказания

Я едва не спрашиваю, с кем — ведь оба раза обряд проходил осенью — но успеваю вовремя прикусить язык. Дело даже не в том, что с Ловашем годовщина была бы замшевая. Просто вряд ли Кристо пришёл бы на такую годовщину. Впрочем, он и на своей-то не очень радостный сидит.

— Боюсь, на больничном я потеряла счёт времени, — изворачиваюсь я. — Даже подарка не приготовила. Извини, Кристо.

Мой муж кивает, даже не взглянув на меня. Не сказать, чтобы он был чертовски зол — желваки не выступили, значит, зубы не сжаты — но, видимо, всё ещё со мной в ссоре. По крайней мере, после того, что Батори устроил мне вчера, Кристо никак не может думать, что мы действительно спим друг с другом. Надо быть в абсолютно безысходном положении, чтобы лечь с кем-то, кто обезглавливает поваров за плохой аппетит у гостей. Или шутит об этом в манере императора.

— Поцелуй заменяет любой подарок, — провозглашает Ференц, явно мало знакомый с цыганскими обычаями. Тётя Дина приходит на выручку, поднимая бокал:

— А хороший тост заменяет любой поцелуй. За здоровье молодых!

— Прозит! — поддерживает её Батори. Чудесно. Я мечтаю начать ужин с семьёй с бокала вина на пустой желудок — с моей-то неустойчивостью к алкоголю.

— Закусывай сразу, — как назло, говорит под руку Кристо. Хотя он и приглушает голос, но можно быть уверенной, что каждому из сотрапезников отлично слышно. Кусок картофельной котлеты с грибами, который я спешу положить в рот, кажется удивительно безвкусным. Боже, если меня начнёт тошнить, я не смогу выбрать, куда: справа император, слева — муж. А на скатерть, под взглядом свекрови и сиротки Рац, тоже неловко. В более идиотичную ситуацию, чем ужин в таком составе — и так неожиданно, Батори не мог меня втянуть. Сожри меня многорогий, что всё это значит?

Может, семья решила убедиться, что меня не держат в заложниках, а если держат, я, по крайней мере, жива и в своём уме?

— Кажется, мы ели что-то подобное в Литве, правда, Кристо? — пытаюсь я разбавить повисшую тишину.

— Да.

— О, романтические воспоминания! — оживляется Ференц. — Вы ведь путешествовали по северу Польской Республики месяц или два перед свадьбой? Должно быть, увидели много интересного и необычного. Я, признаться, за две с половиной сотни лет своей жизни так и не выбирался за пределы империи. Расскажете немного?

— Вообще-то мы подписывали такой документ, о неразглашении. Служебные секреты, — бормочу я.

— Ну, расскажите то, что не относится к самим приключениям, — вампир чуть манерно встряхивает белокурыми локонами. — Что-то географически познавательное.

Я вопросительно смотрю на мужа, но он уставился в тарелку. Придётся мне отдуваться в одиночку.

— Ну, там было много хвойных деревьев. Такие большие лесные массивы. Еда почти вся была из картошки. Очень вкусный сыр, похож на голландские сорта, такие мягкие, сливочные. И, э...

Я встретила очередного дальнего родственника, он был мёртв и очень хотел на мне жениться. В конце концов упокоился у меня на руках от раны, которую получил, спасая меня. Я отрезала его голову, чтобы закопать в огороде фамильной усадьбы, где оставалась жить его безумная столетняя сестра. За мной бегала толпа мёртвых жрецов, мечтающая принести меня в жертву. Мы с Кристо разоряли курганы древних языческих князей и целовались. Ничего из этого я не могу рассказать, так что просто делаю неопределённый жест рукой, стараясь улыбаться как можно более светски.

За столом снова повисает молчание. Тётя Дина оглядывает сидящих потихоньку, Катарина — открыто. Минуты через две до Беренчи доходит, что разговор опять зашёл в тупик.

— Ладно, если уж слушать рассказы... Ловаш когда-нибудь говорил о Матьяше Корвине? Когда я был молод, последним рыцарем Европы бредили все мальчики, конечно, те, которые умели читать. Я не мог наслушаться, когда Ловаш о нём рассказывал. Удивительно и печально, что из Хуньяди никто, кроме него, не смог дожить до преклонных лет.

— Никто кроме кого? — подаёт голос сиротка. — Я думала, Король Ворон умер, не дожив до пятидесяти. Я что-то упустила?

— Кроме Ловаша, — Ференц салютует «крёстному» бокалом с ассу. На мой взгляд, к картошке лучше подошло бы пиво. — То есть, я имею в виду их поколение и поколение их детей, потому что их с Матьяшем отец умер без малого семидесятилетним, и то от чумы.

Я испытываю жгучую потребность срочно выпить ещё вина, как бы странно оно ни сочеталось с северопольской кухней. Словно угадывая мои мысли, Кристо наполняет наши бокалы. Ференц, спохватываясь, наливает ассу тёте Дине. Батори берёт бокал Катарины.

— Ну, вообще-то я не очень настроен говорить об этой части своей биографии, — негромко замечает он.

— Вы — родной брат Короля Ворона? — громогласно вопрошает сиротка. — Чума! Почему тогда Батори, а не Хуньяди?

— Не по чему, а по матери, и не родной, а единокровный. Я действительно не готов обсуждать детали, — отдав бокал Катарине, император наполняет свой. — Я лучше произнёс бы тост...

— Сейчас такое называется «фактический брак», — громким шёпотом поясняет девчонке Ференц. Катарину буквально разворачивает к нему:

— Так он бастард?!

— Я был официально признан отцом. Точно так же, как Матьяш признал своего сына Яноша. Короля Боснии. У нас в роду все были ответственными отцами, — ого, а император-то нервничает!

— Но ведь Янош получил фамилию отца, а вы — нет, — указывает Катарина, подкрепляя своё утверждение выразительным движением бокала.

— Нет, он получил только прозвище. Он был Янош Корвин, а не Янош Хуньяди. Во избежание путаницы. Если бы мы все были Яноши Хуньяди, получилась бы полная неразбериха.

— Ваше настоящее имя Янош? Звучит не так изысканно, как Ловаш! — сиротка, кажется, в полном восторге от открытий вечера.

— За семейные узы! — поспешно произносит тётя Дина. Император откликается с явным облегчением:

— Прозит!

— М-м-м, — Катарина отрывается от бокала через два глотка, явно осенённая какой-то мыслью. — Весь этот проект с самой гуманной империей в истории... Вы соревнуетесь со своим покойным братом, да? Очень распространённый комплекс, я всегда радовалась, что единственный ребёнок в семье. С ума бы сошла, если бы все кругом только и разговаривали о талантах моего братца. Например, вон Кристо.

Я сочла вечер спасённым. Лично для меня.

***

Когда Кристо уходит рано утром, я не открываю глаза, потому что никак не могу понять: мы помирились, или всё, что было ночью, символизирует что-то другое? Упаси Господи, он не был груб и не оставил меня равнодушной, вот только не произнёс с начала ужина ни слова. Это обстоятельство немного обескураживает. Как и то, что, уходя, он, вопреки обыкновению, только отвёл волосы с моего лица, но не стал целовать в лоб.