Цыганские сказания

— Зато ноги вдвое короче, а они и так были далековаты по параметрам от модельных.

— Для семнадцатого века ваши ноги просто идеальны. Два-два, я жду свой комплимент.

Я некоторое время жую мясо, чтобы собраться с мыслями. Никогда не была действительно сильна в лести. Может быть, это ещё одна причина, почему в цыганском сообществе я всё узнаю последней. У нас, так сказать, не принято подавать чай без сахара.

— Вы красиво двигаетесь. Думаю, вы должны хорошо танцевать.

— Разве что павану или менуэт. После них я стал забывать танцы уже лет через десять после выхода из моды, а на танго вообще решил закончить с этим видом развлечений. Хотите научиться паване?

— В этом платье? Я не могу ни двигаться, ни дышать. И кажется, есть уже тоже не могу.

— Вот именно под такие платья павана и приспособлена. Медленные движения. Очень медленные. Дающие возможность показать свой наряд со всех сторон и не перетрудиться.

— Ну, если там нет прыжков и каких-нибудь объятий...

— Прошу вас, это же не пейзанские ногодрыгалки! Павана так целомудренна и уныла, что в монастырях её не танцевали исключительно от нехватки партнёров противоположного пола.

— Звучит отлично. А музыка?

— Скажу по секрету, подходящие по теме диски всегда лежат в тематических салонах. Мне нравятся такие игры.

— Ах, вот оно что!

Ловаш отставляет недопитый бокал и подходит к чему-то, что выглядит как обычное бюро. Однако под откидной крышкой обнаруживается музыкальный центр, и комнату заполняет медлительная музыка.

— Идите сюда.

— Может, начнём от стола? Я не хочу устать раньше, чем даже попробую танцевать, — теперь, когда в моём желудке плещется в вине половина петуха и неизвестное количество рататуя, корсет кажется особенно тесным.

— Как скажете, — Батори перемещается ко мне как будто одним длинным, быстрым, плавным движением и протягивает руку, помогая подняться. — Просто повторяйте за мной. Сначала шагаем... вот... так... величаво... важно... сверкая... чудесными подковами в ушах... разворачиваемся лицом... реверанс... реверанс... боком.... реверанс...

Мелодия закончилась, её сменила похожая, но вроде бы немного побыстрее.

— Тут надо взять темп чуть больше, но танец немногим сложнее. Это итальянская версия. Они различаются ещё и по городам, но я слабо разбираюсь в таких деталях. Итак, руку. Шаг... шаг... шаг... поклон...

Я почти вхожу во вкус, когда мой живот, а затем и грудные мышцы схватывает судорогой. От боли и нехватки воздуха даже темнеет в глазах, и я чуть не падаю. По счастью, Батори догадывается ухватить меня свободной рукой за талию.

— Эй, осторожнее! Лилике?

Я скорее чувствую, чем осознаю, как руки вампира подхватывают меня и несут к диванчику в углу салона. Но вместо того, чтобы аккуратно уложить меня, Батори садится сам, пристраивая меня на коленях, и, придерживая мне голову, принимается дуть в рот. Не то, чтобы это оказалось неприятно, но кажется настолько идиотичным, что я отворачиваюсь уже для того, чтоб спросить:

— Что вы делаете?

— Искусственное дыхание. Обычно помогает, если даме в корсете немного не хватает воздуха. Ведь лучше?

— Чуть-чуть.

Ловаш не торопится спустить меня, да и к лучшему — ноги как ватные. Я едва их чувствую. Он перекладывает мою голову так, что теперь я упираюсь лбом ему в шею. Это признаться, удобнее: поза теперь не так сильно отвлекает от попыток дышать. Какое счастье, что на сей раз гвардейцы стоят только снаружи. Можно просто расслабиться, не думая, как оно выглядит со стороны.

— Ничего страшного. Вы удивитесь, но от корсетов умирали не так часто, как теперь принято утверждать. Всегда кто-нибудь приходил на помощь, — тихо говорит Батори где-то у моего виска. Просто чудесно, что я не чувствую его рук через корсет, потому что в сочетании с обволакивающим, как тёплое молоко, голосом они вызвали бы у меня те ещё чувства. И не дай боже, чтобы запах от них унюхали «волки» у дверей.

Чёрт, он теперь трогает мою шею — самыми кончиками пальцев, очень тёплых, почти горячих. Ногти у него удлинённые, от их почти невесомого, чуть угрожающего прикосновения просто мурашки по коже. Надо будет ненароком облиться вином, у него очень сильный аромат, любой другой отобьёт.

— М-м-м, как у вас пульс бьётся... так и хочется поймать его... губами... зубами... слово дворянина, нет ничего вкуснее крови потоком, горячей, пульсирующей, властно заполняющей рот, когда разрываешь вену...

Вот теперь это не мурашки. Теперь у меня шерсть дыбом. Несмотря на — или особенно из-за — глубокой, вибрирующей чувственности в голосе Батори.

— Ну, если вы мне разорвёте вену... знаете, такое будет смертельно для нас обоих.

Может быть, стоило бы отстраниться, но моё тело решило за меня: оно притворяется мёртвым и напрочь отказывается шевелиться. Даже губы немного онемели, и слова звучат неразборчиво.

— Да, смертельно. Может быть, то была бы самая прекрасная из смертей. О ней бы складывали легенды... Как ты думаешь?

— Вы лежите в собственной кровавой рвоте, а я намочила от ужаса штанишки? Не думаю, — я стараюсь говорить резко, но выходит едва слышимым шёпотом, платье и то громче шуршало в танце. Похоже, чем больше я борюсь с собственным телом, тем меньше оно намерено уступать мне.

— Можно в прощальной записке попросить хроников и менестрелей опустить такие подробности и добавить другие. Вроде расцветшей красными розами рубашки — такой белой... Красное с белым — любимое цыганское сочетание, правда ведь?

— Нет, это цвета польского флага, — я пытаюсь отшучиваться и сама остро ощущаю, как неуклюже у меня выходит. — Мы любим чёрное с золотом.

— Ну, если ваша рука в золотом браслете потеряется в прядях моих рассыпавшихся волос... Только всё должно произойти на полу, верно? Диван — неподходящее место. Чересчур пошлое.

— Э-э-э, кстати, о волосах, — цепляюсь я за слова, как за соломинку. У меня даже получается упереться ладонью в грудь вампира. — Если уж мы о романтике заговорили, я хотела попросить у вас одну прядь. В медальон.

У меня получается сесть почти ровно, хотя тело всё ещё против.

Ловаш, наконец, оставляет в покое мою шею, чтобы подцепить пальцем цепочку, выуживая медальон из декольте, которое вдруг кажется мне ужасающе открытым. Щёлк! — император смотрит на свой портрет, приподняв бровь.

— Немного неожиданно. Но очень мило с вашей стороны.

Так и знала, что идея отвлечёт его: он ссаживает меня с колен, чтобы распустить волосы. Они падают тяжёлой массой на плечи и на грудь; с каких пор он отращивает их настолько длинными? Он понимает, насколько странно выглядит? И... красиво. Пугающе красиво, как лешие-соблазнители из цыганских сказок. Ах, чёрт, мне сейчас только о соблазнении думать не хватало — только пришла в себя, и всё заново.