Далеко ли до Вавилона? Старая шутка
Шрифт:
Я кивнул.
— Умница. Поверьте, очень скоро вы все будете видеть в ином свете.
Я вышел из комнаты следом за ним.
Когда я добрался до полевой тюрьмы, было поздно и очень темно. Войти оказалось совсем просто. Часовой у двери отдал мне честь и вызвал дежурного, который проводил меня к Джерри. Он сидел один в тесной комнатушке. Черная печка в углу гудела, но не давала почти никакого тепла. Когда дверь открылась, он встал и, тут же увидев, что это я, снова сел.
— Здравствуй.
— Здравствуй.
— Как это тебе позволили явиться сюда?
— А я никого не спрашивал.
Он слабо улыбнулся.
— На старости
— Возможно.
— Садись.
В комнатушке была еще только кровать. Я сел на нее и попробовал подыскать слова.
— Ты слышал?
— Да.
— Черт те что.
— Лови! — Я вынул из кармана фляжку и бросил ему.
— Ты чудо.
Он поставил фляжку на стол перед собой и смерил ее взглядом.
— Только я, пожалуй, пить не буду.
— Но почему?
— Приберегу на черный день.
Я засмеялся.
— Ну, как хочешь.
— Это будет очень скверно?
— Какие мы были идиоты, что завербовались. Ты и я.
— У нас не было выбора. Я ни разу не видел, как расстреливают.
— Я тоже.
— Вот ждать трудно. Часы. Минуты. Каждый час кажется страшно долгим. И не могу придумать, о чем думать, понимаешь?
— Вспоминай.
— Нечего вспоминать.
— Озеро. Лебедей.
— Как они хлопали крыльями, точно стреляли.
— Священник к тебе приходил?
Он плюнул на пол.
— Не делай этого, когда предстанешь перед апостолом Петром.
— Прежде у тебя духа не хватало мне что-нибудь сказать.
— Верно.
Его пальцы нервно откручивали и закручивали крышку фляжки.
— Мне жалко всего того, чего я так и не узнаю.
— Наверное, перед смертью каждый так говорит.
— Скачек, которые выиграли бы наши лошади. Ньюмаркет, Челтнем, Аскот.
Я сунул руку за борт шинели и нащупал револьвер.
— Лоншан.
— Ага. Ты там всех побьешь. Только вот, Алек, тебе надо будет подыскать жокея.
— Подыщу. Саратога. Начну подыскивать сразу, как вернусь домой. Эпсом. Выпей.
— Нет. Только представь: стоять перед взводом, а голова раскалывается с похмелья. Я же если начну, то не остановлюсь. Мы были друзьями.
— Да.
— Это было хорошо.
— Очень.
— Только дальше ведь могло бы и не выйти, как мы думали.
Рукоятка в моей ладони становилась теплее.
— Нет, вышло бы.
— Мне бы хотелось так думать.
— Сыграй мне что-нибудь.
Он покачал головой.
— Гармонику у меня забрали. Все забрали. Даже шнурки. А то вдруг бы я да испортил им развлечение.
— Сволочи.
— Да.
— Ну, так спой.
— Мистер Мур решил провести веселый вечерок?
— Вот именно.
Он подумал, а потом откинулся на спинку стула, полузакрыв глаза.
— «Добрые люди в этом дому…»
— А!
— «Тут ли священник и можно ль к нему? Стучится чужой к вам…»
Я вытащил чертов револьвер из-под шинели и оглядел его. Словно бы все в порядке. Курок взвелся с легким щелчком. Я вздрогнул, но он продолжал петь.
— «Стучишься не зря ты, он дома теперь…»
Шаги в коридоре. Я спрятал револьвер за пазуху. Послышались голоса.
— «Убили под Россом отца моего…»
Они прошли дальше по коридору. Больше ни шагов, ни голосов. Я встал и подошел к нему.
— «А в Горей…»
Блеск его влажных невидящих глаз за ресницами. Его руки расслабленно лежали на столе. Я положил левую руку на его пальцы. Они сплелись с моими.
— «Я
ненависть в сердце своем на таю, Но крепче всего я отчизну люблю».Его глаза внезапно открылись. Такие синие. Он улыбнулся мне.
— «Благослови же, отец, и пусти…»
Я зажмурил глаза и дернул пальцем. Когда замерли отголоски оглушительного грохота, я услышал бегущие шаги. Он медленно отклонялся от меня, его пальцы медленно выскальзывали из моих. Стул упал вместе с ним. Кто-то кричал. Я стоял неподвижно, закрыв глаза. Когда дверь открыли, в моих ушах еще звенело эхо выстрела. Потом они взяли из моей руки револьвер и увели меня.
Понять они не способны. А потому я ничего не говорю. Пушки на передовой бьют не смолкая и все громче. Здание вибрирует.
Я — офицер и джентльмен, а потому у меня не отобрали ни шнурков, ни ручки. И я сижу. И жду. И пишу.
Старая шутка
(Роман)
5 августа 1920.
Знаменательный день. Солнце светит вовсю. Это-то не знаменательно, только странно, ведь на дворе август.
Наш дом стоит к морю боком и смотрит на юг, так что все комнаты залиты солнцем. Судя по дымке на горизонте, — похоже, от моря поднимается пар, — солнце повсюду: не только на нашей полоске, на восточном побережье Ирландии, но и в Корке, Скибберине, в Белфасте, Голуэе и Килкенни; сушит траву и тревожит фермеров. Похоже, что погода вечно тревожит фермеров. Даже в Англии, где я никогда не бывала, солнце светит вовсю. Мы читаем об этом в газете, она приходит по утрам как раз к завтраку и завладевает тетей Мэри примерно на полчаса.
Если подняться на холм позади нашего дома, в ясные дни виден Уэльс. Не такое уж волнующее зрелище, просто серая шишка вдалеке, а все-таки другое какое-то место. Новое. Последние две недели Уэльса было не разглядеть, просто в небо мягко поднималась бледная дымка и отгораживала наш остров от всего света.
Утренние поезда из Дублина набиты битком: прибывают горожане посидеть на берегу, шлепают по воде, кидают в нее камешки и кричат на детишек, а те за несколько часов меняются на глазах: вначале по-городскому бледнолицые, они нестерпимо обгорают на неожиданно жарком солнце и под конец хнычут и капризничают. Обычно приезжие держатся на дальнем краю пляжа, поближе к станции и двум маленьким кафе, где есть фруктовые соки, мороженое, печенье и можно насладиться чашкой живительного чая. В сущности, нам эти приезжие ничуть не мешают. Нарочно для них введены два поезда, которые под вечер забирают их обратно в город, ведь не все уместятся в том, что идет в половине шестого из Уиклоу. Пляж после них остается грязный, захламленный, но почти весь мусор смывает прибой. А вот бедный мистер Кэррол, начальник станции, с ног сбивается, поддерживая в своем хозяйстве чистоту и порядок, он единственный на всю нашу деревню откровенно радуется, что жара у нас редкость.