Дар памяти

Ладно, - пробормотала Эухения, которой уже стало казаться, что даже обстановка дома - в заговоре против нее, и вновь перевела свое внимание на книгу – если и не полноценно позаниматься, то хотя бы отвлечься. Однако никакой новой информации в ужасно занудной главе про Иктум Куро не обнаружилось, и минут через десять Эухения вернулась к прежнему занятию.

Она повторяла заклинание на разные лады еще около часа, до того, как за окном начало темнеть, а все, чего ей удалось добиться, – удушающего дыма стало меньше, и красная вспышка длилась теперь не одну, а несколько секунд. В ране же по-прежнему не происходило никаких изменений.

Иктум Куро, - громко и с чувством произнесла Эухения в очередной раз и вздрогнула, обнаружив, что в комнате она уже не одна. Из-за очередной дымовой завесы, отплевываясь и кашляя, появился Гжегож.

Вы не докручиваете кисть и двигаете локтем, - сказал он, - в то время как должны фиксировать его в одном положении.

Вас забыла спросить!

На курсах третьего уровня практике этого заклинания уделяется двенадцать часов, - невозмутимо продолжил Гжегож.
– И на вашем месте я бы бросил это дело.

Почему это?

Вам, кажется, больше удается разрушать, - заметил он, наклоняясь над постелью и пристально рассматривая рану Эухении.

Она оскорбленно вздернула подбородок. Гжегож вынул из кармана палочку и в два-три пасса залечил ее ногу так, что на ней виднелась теперь лишь еле заметная ниточка шрама.

Я закажу вашему брату бадьяновый бальзам, иначе вы рискуете навсегда остаться с этой красотой. Послушайте, Эухения, я совершенно серьезно, - продолжил он, игнорируя ее обиженный взгляд.
– Боевая магия в вас сильнее, чем целительская. Эти два вида очень редко сочетаются в одном человеке. За всю мою жизнь мне удалось встретить только двоих целителей, которые бы в равной мере были искусными боевыми магами. Один из них – Хенрик, а второго вы не знаете. Кроме того, даже целительская магия – это не все. Целительство – очень тонкая и точная наука. Тут нужен талант, а в вас его, - Гжегож взглянул ей прямо в лицо, - признайте же, ни на грош!

Эухения вспыхнула.

К вашему сведению, у меня получаются великолепные лекарства! – воскликнула она. – А для того, чтобы варить такие зелья, тоже нужна целительская магия.

Это разные виды магии, - возразил Гжегож. Он снял куртку и, повесив ее на спинку кресла, устроился в нем, продолжая внимательно смотреть на Эухению. Она ненавидела этот его взгляд, каждый раз не зная, куда от него деваться. – Прошу вас, поверьте мне. Мало кто различает их, но они действительно разные. Целительским заклинанием можно убить только в том случае, если неправильно его произнести. Зельем можно убить, просто если слишком много его выпить. Иными словами, любое лекарство может стать ядом.

Эухения опустила голову, рассматривая палочку в своей руке.

– У меня плохо с боевой магией, - зачем-то призналась она. – Я подолгу учу каждое заклинание. Макс или Полина Инесса – они схватывают все сразу.

Ее в вас полно, - возразил Гжегож. – Это сразу видно. А что хуже всего – это то, что она подавлена. Возможно, раньше, когда вы занимались зельями, вы направляли свою силу туда, и она преобразовывалась. Сейчас она копится в вас.

Я не собираюсь заниматься зельями!

Я не пытаюсь убедить вас заниматься зельями, - улыбнувшись, мягко сказал Гжегож.

Тогда, может, закончим этот разговор? – огрызнулась Эухения. – Что сегодня было с дедушкой? Почему ему стало плохо?

Гжегож кивнул, соглашаясь перевести тему, однако ответ его Эухению не обрадовал.

Дон Риккардо вбил себе в голову, что ваша болезнь является результатом семейного проклятья. Ваш брат Эрнесто был у него вчера вечером, и, видимо, из беседы с ним дон Риккардо сделал вывод, что вы хотели причинить своему брату какой-то вред.

Господи, как дедушка мог подумать такое?! – Эухения в изумлении уставилась на Гжегожа. – Кроме того, ведь папа сказал ему, что я скоро встану на ноги, ведь так? И вы ведь убеждали его в том же?!

Дон Риккардо сейчас большей частью находится в таком состоянии, что ему легко спутать реальность и выдумку, и он легко расстраивается, - пояснил Гжегож. – Полагаю, что ему очень не хватает вашего постоянного присутствия.

Но разве не будет еще хуже, если я в таком состоянии буду там?

Возможно.

Теперь Гжегож не смотрел на нее, но наговорил он уже предостаточно, чтобы Эухению стала мучить совесть.

Хотите сказать, что у меня только один выход – принять вашу помощь?
– буркнула она.

Разве мы не пришли к согласию по этому поводу?

Пришли, но…

Но вы вот уже три дня откладываете наши занятия под самыми разными предлогами, - подхватил Гжегож.

Ладно, - сдалась Эухения. – С чего начнем? Только не могли бы вы, - она взглянула в сторону обогревателя, парящего где-то на фоне двери, - заправить эту чертову штуку?

Да, конечно, - с готовностью сказал Гжегож и поднялся. Эухения слышала, как он шарит по полке, доставая коробку с порошками. – Остался один анис.

Вы против аниса?

Нет, что вы, мне все равно, - в его голосе прозвучали какие-то суетливые нотки: должно быть, и для его роста обогреватель находился слишком высоко. Наконец Гжегож управился с миской и появился из-за полога. – Начнем? – спросил он, возвращаясь на свое место.

Да. Только с чего?

Для начала поговорим о том, что вас беспокоит.

Эухения издала нервный смешок.

Я не могу ходить, это меня беспокоит.

А что изменилось от того, что вы перестали ходить? Только отвечайте честно!

Эухения подумала.

Все? Неудобно двигаться. Чувствуешь себя скованной, связанной, как в клетке. Как будто тебя посадили в тюрьму, и все отвергли тебя из-за этого.

Хуан Антонио?

Она бросила на него взгляд, полный ярости.

Мы на одной стороне, помните? – заметил Гжегож.

Эухения промолчала.

Вы вернули мне книгу. Вас ведь кое-что заинтересовало там, верно?

Опять шарили в моей голове! – с горечью упрекнула она.

Вы очертили рецепт ногтем, - улыбнулся Гжегож.
– Почему вы не попросите Эухенио сварить определитель для вас?

Эухения задумалась:

Потому что он не слишком хорошо защищает сознание. Что знает он, будет знать и мама. Кроме того, мне пришлось бы просить у нее денег на ингредиенты, – она с вызовом посмотрела Гжегожу в лицо. Пусть только попробует обвинить ее в бедности, пусть посмеет!