Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

— А мы уже решили. Тебе и Бруно Кюну поручили провести курсы руководителей групп юных спартаковцев. О работе не беспокойся. Наступает горячая пора. На носу праздник Мая. Партия готовит грандиозную демонстрацию. Правительство Мюллера держится на ниточке. Надо эту ниточку оборвать. Юные спартаковцы тоже примут участие в демонстрации… Потом — Ворошиловский лагерь. Надо хорошенько подготовить его открытие. Тут мы рассчитываем на твой опыт. Сейчас позовем сюда Герберта Бурхарта, вы познакомитесь и обо всем договоритесь.

От Руди я уже знал, что Бурхарт, более известный под странной кличкой «Антенна», является председателем Центрального бюро по работе с детьми. И Руди предупредил меня, что этот самый Антенна, известный своим упрямством, и слышать не желает о пионеризации детских групп. «Нет бога, кроме Эдвина Гернле [37] , а он, Герберт Бурхарт, пророк его». Вот какая штука! Ну что ж, познакомимся, поспорим, схватимся, если того потребует дело.

Но до встречи с Бурхартом мне хотелось рассказать Бленкле о вчерашнем разговоре с фашистом.

37

Эдвин Гернле — немецкий педагог, коммунист, один из создателей детских коммунистических групп в Германии, считавший, что детские организации должны копировать методы партийной и комсомольской работы.

— Знаешь, Конрад, а ведь вчера меня вербовали коричневые, — начал я интригующе.

— То есть как это — вербовали? Где ты с ними встретился? — тревожно спросил Бленкле.

— В ресторане. За бутылкой вина.

Я коротко пересказал свой разговор с фон Люцце.

Конрад слушал очень внимательно, не перебивая. Даже что-то записывал в блокнот.

— Поистине тебе повезло. Приехал в Берлин и сразу же выслушал исповедь матерого фашиста. Гм… значит, предлагал вступить в национал-социалистскую партию и сулил власть над всем миром? Забавно! Ну, ты, Дмитрий, конечно понимаешь, что весь этот мистический бред, состряпанный господином Гербигером, и яйца выеденного не стоит. Тоже мне, Зигфриды! Не на эту приманку ловят нацисты наших достопочтенных бюргеров.

— Но всё-таки ловят? — настороженно спросил я.

— Вот что я тебе скажу, Дмитрий. Недавно был у нас Альберт Бухман. Серьезный человек и уж никак не паникер. Он член ЦК КПГ и депутат рейхстага от Южной Баварии. Так вот, он сделал доклад для работников ЦК о положении в Баварии. У них там специфическая обстановка. Штурмовики бесчинствуют, никак не могут позабыть о «пивном путче». Бухман предупреждал: Бавария не за океаном, коричневые готовятся к прыжку.

— Вильде говорила мне примерно то же самое.

— Вот, вот… У нас — иная обстановка и наци пока что помалкивают. Но мы, понятно, пристально за ними наблюдаем. Что же касается этого фон Люцце, то он, по-моему, настоящий кретин.

Тут вошел Бурхарт, и мой разговор с Бленкле оборвался.

Председатель детского бюро оказался верзилой. Меткое ему дали прозвище «Антенна»! Меня встретил дружески, но уже с первых слов заявил, что «механическое перенесение советского опыта может нанести только вред делу».

— Давай отложим наш разговор на несколько дней, — предложил я. — Проведем курсы, и тогда… Согласен?

Антенна кивнул головой:

— Да я не спешу. Только учти: попробуешь перевоспитывать наших ребят — крепко будем ругаться.

— Я и тебя перевоспитаю, вот увидишь, — пообещал я и, попрощавшись с Бленкле, пошел в детское бюро.

А через два дня, рано утром, на маленьком «опеле» мы с Кюном отправились в Тюрингию.

Апрель в Германии был очень теплым.

Всё вокруг нежно зеленело, и в окне автомобиля, как в рамке картины, возникали, сменяя друг друга, аккуратненькие, словно бы причесанные щеткой, пейзажи. Черепица островерхих крыш, шпиль деревенской кирки, чуть возвышающийся над подстриженными кронами деревьев, изумрудные полоски посевов и округлые, точно нарисованные на голубом полотне, облака.

И хотя шоссе гладкое-прегладкое, тянется бесконечной светло-серой лентой и блестит над лучами солнца, как ледовая дорожка, — ехали мы долго, с остановкой на завтрак у придорожного ресторанчика. Так что для знакомства с Бруно Кюном времени у меня оказалось предостаточно.

Невысокий, с фигурой спортсмена, широколобый Бруно, так же как и Руди «Киндербюро», показался мне идеальным пионерским работником. Именно такими заядлыми, изобретательными, живущими интересами своих маленьких подопечных, были и мои друзья: Витя Сухотин, Борис Бахтин, Сережа Марго и другие пионерские «старики».

Мы с Бруно понимали друг друга с полуслова.

Он согласен, что необходимо оживить работу юных спартаковцев.

— Если и нам принять звеньевую систему? Подробнее расскажи об этом нашим курсантам. Убежден, что получишь полную поддержку. Революционная романтика… — размышлял Бруно вслух. — Конечно, это основа воспитания ребят, но нужны новые, увлекательные формы…

Я понял, что Бруно будет верным моим сторонником в предстоящих дискуссиях с Антенной.

…А между тем Иена осталась где-то в стороне, с обеих сторон на шоссе надвинулись невысокие зеленые холмы, мы круто свернули, и «опель» заплясал по узкой и ухабистой проселочной дороге.

Весеннее половодье превратило Веттеру из незаметной речушки в шумливый и широкий поток.

Мы вылезли из автомобиля и по каким-то подозрительно прогибающимся жердочкам перебрались через реку.

К просторному, расширяющему грудь аромату хвои примешивался горьковатый запах дыма. В центре полукружия палаток полыхал костер.

Нас окружили парни и девчата в серых юнгштурмовках:

— Наконец-то!

— Мы умираем с голоду.

— Картошка со смальцем и чай с повидлом… Царское угощение.

— Еще бы! Марта расстаралась для высокого начальства.

Пожатия рук. Похлопывания по плечу. Открытые, радостные взгляды.

Здесь, в Веттера-таль, собрались вожаки юных спартаковцев со всей Германии.

О некоторых я уже знал от Бруно. Вот, например, Адольф Оскрархани и Эрих Глобиг. Старейшие деятели детского коммунистического движения.

Быстро расправились с картошкой и удобно разместились вокруг костра.

Солнце нырнуло за холм, ощетинившийся высокими темными елями, пал густой туман, и стало прохладно.

— Вот что, друзья, — сказал Бруно Кюн. — Завтра, ровно в восемь, мы начнем занятия, а сейчас… — Он хитро покосился в мою сторону. — Даниэль недавно побывал в Советском Союзе и, я убежден, может рассказать вам кое-что интересное.

Тут поднялся такой восторженный шум и гам, что заглушил даже голос буйной весенней Веттеры.

Сидя на пеньке и вглядываясь в возбужденные лица незнакомых мне, но уже таких близких, таких родных людей, я стал рассказывать о нашей первой пятилетке…

Три дня мы ели картошку с салом и сухой хлеб.