Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

— Они стреляли во всех подряд. Среди пострадавших много и социал-демократов…

— Сперва нас пропустили… Ну идем, поём… А на углу Бланкенбургенштрассе стоят уже плотно. И с карабинами. Нам ни туда, ни сюда…

— Антенна здорово его трахнул… Даже каска на землю полетела.

— Антенна? А он-то сам как?

— Что с ним сделается! Попробуй-ка дотянись до такого.

— А где Грета? — спросил я, хотя заранее знал, что мне ответят.

— Она в Веддинге. Где же еще может быть наша Гретхен!

В Веддинге продолжались баррикадные бои.

Расстрел первомайской демонстрации в Берлине был лишь первым ударом, подготовленным Зеверингом. Убедившись, что Союз красных фронтовиков представляет собой грозную ударную силу рабочего класса, министр социал-демократ подписал приказ о запрещении Союза красных фронтовиков и юнгштурма.

В ответ на это Центральный Комитет комсомола решил провести демонстрации протеста.

Наш план, довольно хитро разработанный, выглядел так: комсомольцы небольшими группами рассеиваются по всему Берлину и ровно в пять часов вечера сразу в десятках самых многолюдных мест проводят блиц-демонстрацию. Полиции, естественно, придется туговато. Она окажется в положении пожарной команды, узнавшей, что город подожжен одновременно со всех концов.

Организация одной из таких демонстраций поручена была Руди Шталю, и я решил насесть на моего друга и вырвать у него согласие на мае участие в ней.

Надо сказать, что Первого мая в рукопашной схватке в районе Тирпарка порядком помяли его отца. И Фриц Шталь, бывший кайзеровский солдат и ревностный почитатель Августа Бебеля, ходил в эти дни мрачнее тучи. Рушилась, распадалась на бесформенные обломки его наивная вера в то, что классовая борьба может скользить по рельсам, смазанным историческими традициями германской социал-демократии. Карл Зеверинг цинично надсмеялся над принципами своего товарища по партии Фрица Шталя. И если бы не Ани, вытащившая своего отца из жестокой свалки с полицейскими, кто знает, не умножил ли бы он собой число жертв Цергибеля.

Во всяком случае, за все эти дни старый Шталь ни разу не поднял голоса в защиту своей партии, хотя Руди и я говорили о великом предательстве социал-демократов.

Когда наступила решающая ночь и мы с Руди, поужинав, ушли в свою комнату, я начал подготовку к «штурму»:

— Ты хочешь спать?

— Совсем не хочу.

— Я вот всё думаю, как у вас завтра получится.

— Будь спокоен, Митя, тактика «полицейфлитеров».

— То есть как это?

Руди хмыкнул:

— Очень просто. «Полицейфлитеры» рассчитаны на быстроту и неожиданность. Вот и мы будем так действовать.

— И ты ни капли не волнуешься?

— Мне бы хотелось, но только я не могу. Знаешь, отвечать только за свою жизнь — просто, а вот за жизни других… Ведь должно собраться не менее восьмидесяти ребят.

— Руди…

— ?

— Руди!

— Нет. Я готов сделать для тебя всё. Но только не это.

Я сорвался со своей раскладушки, перебежал комнату и сел на кровать Руди. Положил ладонь на его гладкое горячее плечо:

— Забудь, что я Дегрен, Руди. Для тебя я только Митька Муромцев.

— Оставь! Именно потому, что ты не настоящий Дегрен, я и говорю — нет.

— Да, а не нет! Да, Руди, да! — Я теребил его за плечо. — Если ты мой настоящий друг.

Он ногами отшвырнул перину, сел и приблизил свое лицо к моему:

— Ты сомневаешься?

В зябком свете звезд и ночных фонарей, проникавшем сквозь окно, лицо Руди исказила растерянно-горькая усмешка.

— А ты не заставляй сомневаться. Нет, постой! Я знаю все твои возражения. Вы бережете меня, точно какую-нибудь розу. Это черт знает что! Поставь только себя на мое место. Интересно, как бы ты сам тогда запел!

— Я отвечаю за тебя головой!

— Ты же сам сказал: отвечать за одного — очень просто.

— За себя, а не за другого! И я отвечаю за тебя своим партийным билетом.

— Ничего не случится. Я только пойду с вами и посмотрю. И я бы никогда не отказал тебе в такой просьбе… Ну что молчишь? Загляни-ка в свое сердце и спроси у него совета.

— Оно говорит «да». Но вот тут… — Руди постукал пальцем по виску, — тут крепко сидит указание ЦК.

— Но Бленкле не узнает! И потом вот что: я же могу сделать всё сам. Присоединиться к какой-нибудь группе, и ищи ветра в поле.

— При чем тут ветер?

— Есть такая русская пословица… Но не в этом дело… Пойми, что мне неохота поступить как анархисту. Лучше давай договоримся.

Он передернул плечами и долго не отвечал.

— Ну?

— Дай мне слово, что не полезешь в драку.

— Железное комсомольское! — радостно загремел я.

— Не кричи так. Родители подумают, что мы перессорились, и прибегут мирить.

— Мы с тобой никогда не поссоримся. — Я обнял Руди за шею и на мгновение прижался щекой к его щеке. — Значит, договорились!

— Да, договорились. — Руди говорил медленно, что-то обдумывая и взвешивая. — Договорились, что ты пойдешь вместе с девушками. У них — особое задание: вести разведку и наблюдать. И ты уже дал мне честное слово…

Удар в левую реберную дугу — аж дыхание перехватило. С девчонками! Попробовал возражать, настаивать, но Руди превратился в гранитную скалу:

— Пожалуйста, оставь меня в покое. Ты же сам сказал, что хочешь посмотреть. Вот и посмотришь. И пора, наконец, спать. Мы проболтали полночи.

На другой день к пяти часам вся наша группа собралась на углу Франкфуртер Аллеи и Вайденвегштрассе.

Это очень оживленное место. Со всех сторон высятся угрюмые многоквартирные дома с проходными дворами, тесно застроенными флигелями. Попробуй-ка отыщи беглеца в одном из этих дворов, с его закоулками и неожиданно открывающимися переходами, в которых, как в трубе, свистит и хлещет то в лицо, то в затылок сконцентрированный ветер.

Я прогуливался по тротуару с Катей Нидеркирхнер — дочерью старого партийного бойца. Чуть позади шли еще несколько наших девчат. Они щебетали, громко смеялись — может быть, чуть громче обычного, зорко оглядывались по сторонам.

— Руди еще не пришел. Это странно, — сказал я беспокойно.

— Ты ошибаешься, «Киндербюро» давным-давно здесь, — возразила Катя.

— Но я его не вижу.

— Ну, плохим бы он был пионерлейтером, если бы не сумел хорошенько спрятаться. Все наши ребята на месте, и сейчас…

Раздался пронзительный лихой свист.

С тротуаров на мостовую сбегали парни. Один, другой, третий, десятый. Мгновенно построились по трое в ряд.

И тут я увидел Руди, как всегда в рубашке «а ля Шиллер», но без пионерского платка. «Быстрее, товарищи, быстрее!» — торопил он. Потом поднял руку. И, словно повинуясь жесту фокусника, точно сотворенное из воздуха, над первой тройкой взлетело небольшое красное знамя. Руди поднял руку, и над колонной возникли транспаранты: «Долой запрещение Рот Фронта!», «Позор полицей-предателю Цергибелю!», «Свободную улицу рабочему классу!».