Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

— Вперед! — скомандовал Руди.

Колонна двинулась.

— Пойдем, пойдем! — торопила меня Катя.

Люди на тротуарах останавливались. Их становилось все больше и больше. Будто дома вытрясли людей из своего чрева.

Я не различал выкриков и восклицаний. Всё мое внимание было сосредоточено на марширующей группе комсомольцев, на небольшом красном знамени там, впереди. Я слышал только неясный многоголосый гул. И он становился всё громче. Точно вся Франкфуртер Аллея скандировала: «Мо-лод-цы! Мо-лод-цы!» Некоторые сходили с тротуаров и шагали вслед за нашими ребятами. Тут Руди еще раз взмахнул рукой, запел «Маленького барабанщика», и я невольно вспомнил Грету.

— Как все здорово получилось!

Сияющая Катя кивает головой:

— «Киндербюро» — отличный организатор.

А полиции пока не видно. Нелегко тушить пожар, когда пламя вспыхивает одновременно в десятках мест. Эх, черт, вот и сглазил.

— Внимание! Полиция! — звонко, на всю улицу, кричит Катя.

Синий юркий «полицейфлитер» под угрожающий вой сирены обгоняет комсомольскую колонну справа, разворачивается и, взвизгнув тормозами, загораживает своим лакированным боком путь демонстрантам.

Пять шупо, выскочив из машины, бросились на ребят:

— Назад!

— Расходитесь!

— Немедленно!

Они орут надсадными грубыми голосами. Получается: «гав-гав-гав». Колонна остановилась. Начинает таять с хвоста: это присоединившиеся, из тех, кто стоял на тротуарах, вновь занимают позиции наблюдателей.

— Гав!

— Гав!

— Гав!

Ломаются тройки. Еще немного, и под напором полицейских колонна превратится в толпу. Да что же это! Ведь полицейских пятеро, а наших ребят — восемьдесят! Неужели струсили!

И опять Катя Нидеркирхнер, встав на цыпочки, напрягшись, как струна, кричит:

— Мальчики! Стыдно! Их только пять!

И девчата, что шли позади нас и так неестественно громко смеялись, швыряют в демонстрантов целую горсть насмешек:

— Беги к маме, Фриц!

— Я думала, что ты мужчина, Густав!

— Девочки, они надут нашей помощи! И опять Катя:

— Будьте бойцами, друзья!

Я вырываю руку из цепких пальцев Кати Нидеркирхнер.

— Постой! И без тебя справятся! — кричит она.

Пока я пробегаю, расталкивая зрителей, пять-шесть шагов, отделяющих меня от Руди, ребята уже знатно расправляются с полицейскими. Их окружают, стискивают и тут же выбрасывают на тротуар. Но в каком виде! Без касок, без поясных ремней, без пистолетов, без таких удобных для битья по незащищенным головам резиновых дубинок. Под хохот и улюлюканье толпы шупо отступают к своему автомобилю.

А я наконец добираюсь до Руди.

Он смотрит на меня немного ошалело:

— Видал, как мы их!

Замечаю, что пистолеты и дубинки полицейских уже в рукавах пиджаков новых их владельцев. Наступаю на полицейскую каску, она трещит, как спелый арбуз.

А ребята опять построились по трое и скандируют:

— До-лой Цер-ги-бе-ля! Рот Фронт! Рот Фронт! Рот Фронт!

И я тоже кричу: «Рот Фронт!», потому что стою во второй тройке и никто уже не вырвет меня оттуда.

«Полицейфлитер», круто развернувшись, медленно отползает вперед, как смертельно раненный носорог. Мы не обращаем на него внимания. Мы упоены победой, выкрикиваем лозунги, обмениваемся шутками.

Но уже кто-то из доброхотов, а может быть штатный шпик, запрятанный в стандартный пиджак, сообщил в полицейпрезидиум о происшедшем.

Опять предупреждающий крик Кати Нидеркирхнер.

Опять вой сирены и шарканье тормозов. Полиция!

Но только не юркий «полицейфлитер», а целый грузовик. Отвалилась боковая стенка, и шупо посыпались на мостовую. Человек двадцать — двадцать пять.

Наступают неторопливо, двумя тесными рядами. Вот теперь разгорится настоящее сражение. Теперь держись, ребята!

Свист, как пуля, пронзает воздух. И уже нет никакой колонны. Вокруг меня — пустота. Впереди только полицейские. Нет, еще и наш знаменосец. Невысокий паренек в белой рубашке. Он пытается сорвать полотнище с палки. Не успел! Здоровенный детина в синем мундире хватает его за грудь и бьет по голове дубинкой. Знаменосец даже не пытается закрыться руками, — ведь у него в руках знамя! Вот так могли бы избивать и Грету Вильде. Я забываю о своем железном слове. Делаю шаг вперед, еще один и бью в крутой, поддернутый вверх лакированным ремешком полицейский подбородок.

Падает как подрубленный. С двумя, конечно, труднее… Сильный тупой удар по плечу. Тяжелеет правая рука. Я бью левой — раз, раз — в лицо, и ухожу нырком от бешеного удара дубинки. Краем глаза вижу, что знаменосец уже исчез. Отступаю. Меня хватают за локоть. Обдает жаркое и мерзкое дыхание. Гнилые зубы! Вырываюсь, бью в эти гнилые зубы. Удар по голове. Звон в ушах. Прыгают зеленые и алые звездочки. Должно быть, мне крышка.

«Даниэль… Даниэль… Даниэль!» Это где-то наверху. А у меня под щекой холодный и мокрый камень. Кто-то встряхивает меня, как мешок. А я даже глаз не могу открыть…

И еще какие-то восклицания, топот ног, шмякающие звуки ударов. Теперь меня хватают под руки, подпихивают в спину, тащат, почти несут… Я вяло отбиваюсь. Кажется, что голова вздувается и, того гляди, лопнет. «Даниэль… Даниэль…» Полицейские не могут знать моего имени. Кто же тогда меня тащит?

Струя сильного свежего ветра. Резко запахло плесенью и асфальтом. Неимоверным усилием раздираю веки. Над головой темный свод тоннеля.

— Пустите! Что вам надо?

— Идем, идем… Всё в порядке.

Знакомый голос. Неужели?.. С трудом поворачиваю голову. Так и есть — Руди. Лицо его двоится, троится, но рука, обнимающая меня за плечи, твердая и такая ласковая…

— Как там все… ребята? Знамя?

— Всё хорошо. Идем. Можешь чуть быстрее?

— Кажется, могу.

И вот мы уже на какой-то узкой пустынной улице. Кроме Гуди с нами еще два парня.

— Уф, вытащили! — облегченно вздыхает Руди.

— Что у меня с головой?

— Здоровенная шишка. Можешь пощупать.

Щупаю. Справа, чуть повыше лба, выросла груша дюшес. А ладонь и пальцы левой руки в крови.