Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

— Именно так воскликнет проницательный Любимцев, когда завтра тебя доставят в его кабинет. И капкан захлопнется. Но вообще-то, Митя, ты правильно сделал, что избавился от этой гадости. Зачем тебе усы!

Семен — единственная родная душа в Рязани — познакомил Муромцева со своей женой Галей, молодой приветливой женщиной, уже известным в городе врачом, и их дом в эти дни стал для Дмитрия надежным пристанищем. И когда он сказал, что собирается вызвать в Рязань своих — Тасю с Танюшкой и маму, Галя сразу же предложила: «Пусть приезжают. Поживете у нас, а там что-нибудь придумаем». А ведь никакой, собственно, дружбы у Муромцева с Кэмрадом не было. Шапочное знакомство, и только. Встречались еще в двадцатые годы в издательстве «Молодая гвардия», где Сеня работал, а потом спустя несколько лет — в издательстве ЦК МОПРа, главным редактором которого был Кэмрад, а Муромцев, ни с того ни с сего решивший стать на стезю драматургии, привозил в Москву сочиненную им и Шурой Розеном др-р-р-р-аму на мопровскую тему. Знаменитая Елена Дмитриевна Стасова, бывшая тогда председателем ЦК МОПРа, вызвала к себе Кэмрада и сказала, указуя длинным и сухим пальцем на зеленую ледериновую папку, содержащую в себе страсти, рвущие в клочья человеческие сердца, — сказала с некоторым недоумением: «Вот товарищи написали. Пьеса. Будто бы о деятельности нашей организации. У них там «трупы воюют с историей». Так вы уж, товарищ Кэмрад, пожалуйста, разберитесь и поговорите с авторами». Так вот, Кэмрад разобрался и категорически заявил, что на подобную мелодраматическую чепуху издательство ЦК МОПРа и не подумает тратить дефицитную бумагу.

Тогда разошлись, явно не поняв друг друга.

А теперь вспоминали эти свои случайные встречи как что-то замечательное и добродушно подсмеивались друг над другом.

К идее Муромцева вступить добровольцем в армию Кэмрад относился скептически.

— Конечно, попытаться можно, — говорил он, как-то жалостливо поглядывая на Дмитрия через толстые линзы своих очков. — Но только для самоуспокоения. С твоей ногой, как и с моими глазами, ни одна комиссия не пропустит. Дохлый номер, Митя! А в качестве военного корреспондента не подойдешь по другим причинам. Исключен из партии. Это, брат, не шутка. Да еще это бегство из Москвы.

— Дорогая плата за мальчишество. Но я же подробно всё тебе рассказывал. Попала вожжа под хвост, вот я и… Эх, да что болтать-то попусту. Как подумаю, прямо зареветь охота.

— Москва слезам не верит, Дмитрий. Да и из пионерского возраста мы с тобой давно вышли.

Произошла какая-то передряга и в судьбе Кэмрада. Он тоже уехал из Москвы и здесь, в Рязани, увлеченно составлял картотеку для давно задуманного исследования о Маяковском. Война своей железной лапищей сгребла папки и записные книжки Семена и зашвырнула их на антресоли прошлого, где теряющим всякую цену хламом скоплялись замыслы, надежды, привычки. Но так ли это?

Неужто война зачеркнет всё, что казалось самым важным, наполняющим смыслом жизнь всего несколько дней назад? Муромцев и Кэмрад постоянно возвращались в мыслях и разговорах к войне, так внезапно обрушившейся на их родину, воспринимали ее как большую беду, но уж никак не катастрофу. Вспоминали годы гражданской и интервенцию четырнадцати империалистических держав — ведь отбились, ведь выбросили за рубеж чужеземные армии, оснащенные самыми совершенными средствами массового убийства!

А разве можно сравнить Красную Армию тех времен с теперешней, получившей от страны могучую технику, талантливейших военачальников, кадры превосходно обученных командиров! Недаром же молниеносный разгром японцев на Халхин-Голе стал предметом изумления и тщательнейшего изучения для штабов и военных академий всего мира.

Будучи людьми сугубо штатскими, но фанатически верящими в непобедимость Красной Армии, Муромцев и Кэмрад, склонив головы над небольшой картой, вырванной из географического атласа, уверенно намечали на ней те рубежи, где полностью отмобилизовавшаяся Красная Армия нанесет решительный контрудар фашистским захватчикам, перерубит и сомнет их танковые клинья, зажжет небо факелами уничтожаемых «юнкерсов» и «мессершмиттов» и погонит перед собой на запад серо-зеленые полчища горе-вояк, одураченных Гитлером. И случится это скоро, очень скоро. Не завтра, так послезавтра, и тогда можно будет полезть на антресоли и взять оттуда прерванное вчера.

Правда, сводки глухо сообщали о тяжелых оборонительных боях, об оставленных нами населенных пунктах, среди которых уже назывались крупные города Прибалтики, Белоруссии, Украины; но одновременно в сводках говорилось и об огромных потерях, которые несли фашистские войска. Сотни танков, самоходных орудий, самолетов… Очевидно, в первые дни войны командование Красной Армии применяет тактику перемалывания ударных сил противника, чтобы затем нанести ответный, во много крат сильнейший удар.

Рассказав Кэмраду о своем разговоре с военкомом, Дмитрий пошел на почту и отправил две телеграммы: одну Фадееву в Москву с настоятельной просьбой вызвать его для использования в качестве военного корреспондента, а другую, короткую, — в Ленинград, Тасе: «Жди вызова Рязань». А с почты — в педагогический институт, где неправдоподобно быстро договорился с ректором о своей работе.

— Можем вас оформить хоть с завтрашнего дня, — говорил ректор. — Мы как раз проводили Вадима Николаевича на фронт, и вы появились весьма кстати. Будете читать курс современной западной литературы. Так что устраивайтесь с жильем, товарищ Муромцев, и милости просим…

Дмитрий честно предупредил, что, возможно, его на днях вызовут в Москву и направят в какую-нибудь фронтовую газету. Ректор бросил удивленный взгляд на его трость, хотел, по-видимому, возразить, но только пожал плечами.

— Все под войной теперь ходим. Но, повторяю, оформим без замедления. Вы нам очень нужны.

— Дня через три я приду, — сказал Дмитрий. — Если, конечно, вызова не будет. Тогда и заявление напишу.

Ректор кивнул:

— Ладно. Желаю от всей души исполнения вашего желания. Но хочу посоветовать: поищите квартиру. Площадью мы вас обеспечить не можем.

Но и жилищная проблема разрешилась куда быстрее, чем мог предполагать Дмитрий. Галя Кэмрад кликнула клич среди своих многочисленных пациентов и уже на другой день повела Дмитрия на узенькую зеленую улочку к совсем игрушечному домику, потонувшему в лиловом омуте сирени. Полная розовощекая старушка в фартуке и аккуратно повязанной косынке, ну точно одна из бабушек сказок Андерсена, приветливо распахнула двери своего жилья. Прозрачно сверкали стекла маленьких окошек, маслянился темно-охровый пол. В двух квадратных ладных комнатках жило солнце, а на кухне — сын солнца — ярко-рыжий сибирский кот.

— Вот и принимайте мои владения, коли они вам по сердцу пришлись, — напевно говорила она. — И ведра, и чугунок, и кастрюли эти в полном вашем распоряжении. И перины есть, и подушки — не перовые, а из пуха гусиного…

— А как же вы, Анисья… Анисья…

— Анисья Степановна, милый. Так у меня возле сарайчика еще и флигелек в одну горницу стоит. Туда и переберусь с Лукьяном своим.

— Лукьян… А по батюшке? — вежливо осведомился Дмитрий.

Старушка неожиданно прыснула и тут же прикрыла рот кончиком косынки.

— Рассмешил ты меня, милый человек, ей-ей, рассмешил. Лукьян — кот. А кто же котов по батюшке величает?!

Дом Анисьи Степановны показался Дмитрию очаровательным, а плата, за него испрошенная, настолько умеренной, что он даже заподозрил какой-то подвох.

Но словоохотливая хозяйка разъяснила, что коли «сама наша докторша» за вас хлопочет, значит, вы люди хорошие и брать с вас надо по-божески, а не по базарным ценам.

— И еще тебе скажу, батюшка, — тараторила она, наотрез отказавшись от задатка, — времена наступили лихие, одной через них переступить затруднительно, а Лукьян хоть и умник, а всё же животное — какой с него спрос! А прибудет твое семейство, вместях горе горевать будем и в гроб меня, если придется, будет кому положить. Так что всё по взаимности выходит.

Покинув теперь уже свой игрушечный домик, Муромцев сказал:

— Да вы, Галя, самая заправдашняя волшебница. Махнула платочком, и, пожалуйста, — избушка на курьих ножках выросла.

— Анисья Степановна очень мучилась от радикулита. Я ей сделала новокаиновую блокаду. Помогло. Да и жить ей очень уж одиноко.

— А вы еще раз платочком помашите, чтобы телеграмма от Фадеева, — шутливо попросил Дмитрий. — Ну что вам стоит!

Галя чуть пожала плечами и грустно посмотрела на Дмитрия: