Дай лапу, друг медведь !

– Ты что делаешь?! Показывай карманы!

Борька перестал трепыхаться и, ни на кого не глядя, вытащил руки из карманов. Они по-прежнему были сжаты в кулаки, но меж пальцев правой руки сочилась кровь. Кто-то ахнул. Наступила жуткая тишина.

– Разожми!
– приказал Андрюшка.

Борька приподнял руки, будто они были неживые, и медленно разжал пальцы. На окровавленной правой ладони лежало лезвие безопасной бритвы.

Никто не видел, когда появился у раздевалки дежурный учитель преподаватель истории Леонид Федорович Краев, высокий седовласый человек, и все вздрогнули, услышав его густой, спокойный голос:

– Гвоздев и Сизов - к директору, остальные - по домам.

Андрюшка стоял в коридоре возле директорской и рассеянно смотрел в окно. За все время неожиданно возникшей короткой дружбы с Борькой Андрюшка ни разу не сомневался в его правдивости и был убежден, что Борька не сможет ему соврать ни при каких обстоятельствах. Из чего выросла, на чем основывалась эта убежденность, он и сам не знал. И вдруг такая история...

Из директорской доносились голоса, но Андрюшка не прислушивался к ним и не пытался понять, что там говорили. Он снова и снова видел перед собой испуганные глаза Борьки и его совершенно определенный жест головой: "Не я!.." И этот жест был адресован только ему, Андрюшке, и был ответом на прямой и ясный вопрос.

"Струсил... Не посмел признаться, - с горечью думал Андрюшка.
– Эх, Борька, Борька!.."

Шмыгая носом, вышел из директорской Валерка. Он вздрогнул, увидев в коридоре у окна Андрюшку, опустил глаза.

– Зря я вчера не догнал тебя и не набил морду, - сдержанно сказал ему Андрюшка.
– И куртка была бы цела, и Борьку по директорским не таскали бы.

Валерка ничего не ответил и направился по коридору к выходу. Спустя несколько минут появился Борька. Правая рука его была забинтована.

– Ну, чего решили?
– нетерпеливо спросил Андрюшка.

– Родителей завтра к директору...

– Чьих родителей?

– Моих. А обсуждать педсовет будет. Не знаю, когда... Валерке сказали, что за куртку будет уплачено. Вот и все.

– А Валеркиных отца и мать почему не вызывают?
– возмутился Андрюшка.
– Ведь он первым начал! Не ты его, а он тебя окатил грязью!

Борька опустил голову. Он понял: Андрюшка не поверил. Да и как поверить, если все улики налицо? И бесполезно спорить, бесполезно доказывать, что никакой бритвы у него не было и что, откуда она взялась в кармане куртки, он и сам не знает. Нет, этому не поверит ни один человек! Даже Андрюшка. Правда всем покажется таким бесстыдным враньем, что лучше уж вообще ничего не говорить. Борька вздохнул и уныло сказал:

– Грязь - что! Грязь отмылась. А тут... Я и домой боюсь идти.

– А ты отцу пока ничего не говори, - посоветовал Андрюшка.
– Скажи только, что директорша зайти просила, и все.

Долго шли молча.

– А если меня исключат? Или в колонию...

– Чего-о? Ну, знаешь ли!.. "Неуд" за четверть поставят по поведению, вот и все наказание.

Борька вздохнул и с надеждой взглянул на Андрюшку:

– Ведь педсовет!.. Меня еще никогда не обсуждали на педсовете...

– А в педсовете кто? Те же учителя. Они все тебя знают. Знают, что исправляешься...

Когда подошли к деревне, Борька замедлил шаг.

– Совсем неохота домой...
– тихо сказал он.

– Пойдем к нам, - предложил Андрюшка.
– Книжки про птиц посмотрим, телевизор включим...

– А уроки?
– тоскливо спросил Борька.
– Учиться-то все равно надо. И он побрел к своему дому.

23

Андрюшка решительно не знал, чем помочь Борьке, как отвести от него беду. Уроки не шли на ум. За окном в палисаднике у пустых кормушек сновали синицы и воробьи - просили корму, но Андрюшка и их не замечал. Он помнил, как Борька, побитый отцом, едва сидел в лодке, и теперь, чем ближе подходил вечер, тем тревожней становилось у него на сердце.

"За табак избил - за куртку подавно побьет!" - думал он и не видел способа, как и чем защитить Борьку.

Уже в сумерках Андрюшка не выдержал и вышел из дому. Он знал, что отец Борьки, Федор Трофимович, низкорослый большеголовый мужик, работает на зернотоке, и отправился туда.

Они встретились на дороге перед самым зернотоком - Федор Трофимович уже кончил работу и шел домой. Андрюшка остановился, поздоровался.

– А-а, Андрюха?!
– неожиданно обрадовался Сизов-старший и, как взрослому, протянул Андрюшке руку.
– Здорово, здорово! Куда это правишь?

– К вам.

– На ток, что ли?

– Нет. Мне с вами, дядя Федя, поговорить надо.

– Со мной? Ну, если надо, пойдем, сядем на бревнышко.

Они отошли к стене зернотока, сели на бревно.

– Я уж сам к тебе хотел прийти, - неожиданно признался Федор Трофимович, - чтобы спасибо сказать. Борька-то у меня, как с тобой ходить начал, за ум взялся! Все учит, учит, другой раз дак и жалко его... Что и говорить, туго ему учение дается, как и мне туго давалось, однако отдача есть - двоек за ту неделю не принес. И замечаний в дневнике нету. Все это, как я разумею, от тебя. Потому и говорю - спасибо!
– Он похлопал Андрюшку ладонью по колену.
– Вот так. А теперь говори, о чем хотел сказать. Поди, Борька чего-то натворил?

– Точно пока неизвестно, - замялся Андрюшка.
– В общем, у Валерки Гвоздева кто-то куртку порезал. Всю спину.

– Неужто?!

– Ага... А у Борьки бритву в кармане нашли. Лезвие...

– Он! Тогда он, стервец!.. Да я за такое шкуру спущу!
– Федор Трофимович вскочил.

– Обождите!
– Андрюшка схватил его за рукав.
– Может, не он!

– А бритва? На что ему бритва? Зачем в кармане носить, как жулику?

– Дядя Федя!
– умоляюще воскликнул Андрюшка.
– Мало ли что у него в карманах бывает! Табак у него был?

– Был! Курит, дьяволенок! Теперь, может, перестал, а курил. Я ему за это такую проборцию дал!..

– И зря. Не курит он. И никогда не курил.

– А табак? На что табак?!

– Послушайте, дядя Федя!..
– Андрюшка почувствовал, что нашел какую-то нить, держась которой можно выбраться из трудного положения и помочь Борьке.
– Вы помните, как сами перевернутую шубу по овсяному полю на веревочке тащили? А дедушка Макар стрелял.

– Ну, помню.
– От неожиданности такого напоминания Федор Трофимович растерялся.
– И что из того?

– А то! Вы шубу тащили, а мы с Борькой табак по краю поля на Стрелихе тайком сыпали, чтобы медведи в овес не ходили.

В сумерках было видно, как удивленно приподнялись брови над широко расставленными глазами Федора Трофимовича.

– Да ну? Ведь врешь!

– Честно!.. И вы Борьку побили совсем зря.

Федор Трофимович грузно сел на бревно и, сутулый, сникший, вдруг стал очень похож на Борьку - такой же небольшой, угловатый, пришибленный.

– Чего же сам-то Борька мне не признался?