Дайте собакам мяса

Данные, которые мне передала Зинаида Степановна, оказались правдивыми. За неделю я проверил всё, что она рассказала, и выяснил, что Элеонора была именно тем человеком, которого я искал. Жила она в Хамовниках, в старой, ещё двадцатых годов, пятиэтажке на улице Доватора — как раз между станциями метро «Спортивная» и «Фрунзенская». У неё была комната в трехкомнатной коммуналке, остальные жильцы которой никакого интереса для меня не представляли — рабочие с ЗиЛа и сотрудники ещё одного института, что в изобилии раскиданы по Москве.

Ну а работала она как раз на «Соколе» — в троллейбусном парке, который в моем будущем закрылся в связи с окончанием эксплуатации троллейбусов, а сейчас был весьма развит, обеспечивая транспортом все районы вдоль Ленинградского шоссе. Учетчицы — не элита пролетариата, пусть от них и многое зависит. Элеонора, видимо, вполне справлялась со своими обязанностями, раз её держали там уже четверть века и смотрели сквозь пальцы на её увлечения — хотя я не исключал, что о её театральном альтер эго начальство просто не знало. Звонить ей на работу я не стал, мне и так всё было понятно.

Ну а запрос в наш архив ничего не показал — с Конторой Элеонора никогда не пересекалась. Лёшка, кстати, тоже о ней ничего не знал — даже не слышал её фамилии, которую прилежно переписал в свою записную книжку. Я этому не препятствовал, это было его направление, влезать в которое после завершения истории с анонимными письмами я не собирался. Мне вполне хватало моих диссидентов. Впрочем, и на его помощь я не рассчитывал — со всем этим мне надо было разбираться самому.

* * *

Наш Комитет часто называют всемогущим, но по факту таким он является благодаря безвозмездной помощи самих граждан. Конечно, можно было написать нужные бумажки, получить на них визу у полковника Денисова, озадачить ребят из наружного наблюдения, обеспечить прослушку телефона… И в результате получить всё то же самое, что я сделал, просто позвонив утром в воскресенье в коммунальную квартиру в пятиэтажке на улице Доватора. Ответил мне слесарь с автозавода, который и сообщил, что Элеонора ушла гулять с собакой, но через полчаса обязательно вернется.

У меня не было оснований подозревать эту даму в том, что она уже мчится на автомобиле в сторону финской границы, поэтому я предупредил Татьяну, что буду отсутствовать несколько часов, и двинулся в сторону «Фрунзенской». Опять же — можно было вызвонить машину из нашего гаража, но её надо было ждать, а метро ходило, как хорошие часы, иногда даже с опережением графика. Да и подумать мне было бы неплохо, а под стук колес думается очень хорошо.

Дом этот выглядел вполне современно — по меркам 1972 года, конечно, сразу и не скажешь, что ему почти пятьдесят лет. Конечно, у жильцов наверняка было другое мнение — старые коммуникации и проводка, рассчитанная по нормам двадцатых, кого угодно выведут из себя. Но я был уверен, что в самые ближайшие годы рабочие с ЗиЛа и инженеры из почти секретного института получат комфортабельные квартиры где-нибудь в Митино и будут вполне счастливы. Ну а освободившаяся жилплощадь могла достаться и моей Элеоноре — хотя её тоже, скорее всего, ожидала однушка в спальном районе бурно застраивающейся столицы. Ну а сюда заедет семья какого-нибудь непростого человека — если я правильно помнил, как раз в семидесятые Хамовники облюбовала партийная элита, уж бог знает за какие достоинства. Вряд ли их привлекала близость «Лужников» и станций метрополитена.

Двор пятиэтажки был тихим и спокойным. Две женщины средних лет сидели у песочницы, в которой увлеченно ковырялись их дети — мальчик и девочка, а сильно пожилой дворник-татарин гонял туда-сюда скопившуюся на асфальте пыль. Он посматривал на меня так, словно это я её натаскал — и я был уверен, что вскоре о моем появлении будет доложено местному участковому, если он, разумеется, хорошо знает службу и наладил с этим наблюдательным дворником взаимовыгодную дружбу. Из открытых окон доносились какие-то звуки — кажется, что-то музыкальное, хотя «Утренней почты» пока не было. [1]

Я ещё раз оглянулся по сторонам, вежливо улыбнулся дворнику и неторопливо прошествовал во второй подъезд — незачем усложнять человеку жизнь, пусть точно знает, куда я пришел. А вот зачем я это сделал… этого ему знать не надо. Хотя можно было подойти к нему, продемонстрировать корочки и расспросить об этой женщине — вряд ли он откажет мне в такой малости. Но я сегодня хотел импровизировать, а общение с наблюдательным дворником могло сбить мой настрой.

Я легко взбежал на второй этаж и нажал на одну из трех кнопок звонка. Самую нижнюю.

* * *

— Вы ко мне?

Элеоноре было за пятьдесят, была она кругленькой и похожей на фею-крестную из какого-то мультфильма, который я смотрел давным-давно. Сходства ей добавляли огромные глаза, которыми она постоянно моргала, создавая у собеседника ощущение, что он общается с натуральной дурочкой. Вот только впечатление это было обманчивым — человек, который прожил жизнь Элеоноры, дураком быть не может. У него есть, конечно, куча неврозов, но одних их недостаточно, чтобы отправить её в Кащенко или Сербского. Социально не опасна, как сказали бы наши эксперты-психиатры, и этот вывод вполне подкреплялся тем, что жалоб на Элеонору от соседей не было вовсе. Наверное, они ругались, возможно, у них были непростые отношения — но всё это было обычным приложением к тому дурдому, в который, как правило, превращаются коммунальные квартиры.

— Да, наверное, к вам, — улыбнулся я. — Это же вас зовут Элеонора?

— Да, это я, — он чуть кокетливо поправила прическу. — Проходите. В комнате посидим, на кухне сейчас Самойловы завтракают. Но чай я сделаю.

Вот так. И не спросила даже, кто я такой и имею ли право беспокоить её утром в воскресенье. Просто развернулась и двинулась по темному коридору вглубь квартиры.

— Вот здесь я живу, — она открыла дверь одной из маленьких комнат.

Впрочем, тут все комнаты были почти одинаковыми и весьма большими, метров по шестнадцать, их при необходимости можно было разгородить, чтобы отделить отцов от детей. Соседи Элеоноры этим, думаю, пользовались.

— Уютно, — похвалил я, посмотрев на её жилище.

Я сильно покривил душой. Уютом тут и не пахло. Древняя — во всяком случае, с моей точки зрения — металлическая кровать с набалдашниками, заправленная и покрытая цветастым покрывалом, в изголовье которой пирамидкой лежало целых три подушки, одна другой меньше. Круглый стол, который, наверное, помнил чайные купеческие застолья середины прошлого века. Несколько «венских» стульев с изогнутой спинкой. Два высоких шкафа — как бы тоже не из прежней, купеческой жизни. И пара комодов, которые тоже выглядели очень и очень старомодно. Непременный цветастый половик и вполне приличный ковер на стене над кроватью. Пыльная бронзовая люстра с тремя рожками. И книжный шкаф, в котором я разглядел фамилии поэтов — как дореволюционных, так и современных; один том почему-то стоял обложкой вперед — на желтом фоне крупная надпись «АЛ.БЛОК» и название 12 цифрой и прописью. Что-то было написано и ниже, но ближе я подходить не стал, разглядев лишь «Новый путь. Одесса. 1918». Мне показалось, что это добрый знак.

Ни телевизора, ни радиоприемника, который способен ловить вражеские «голоса», в комнате Элеоноры не было.

— Спасибо, — откликнулась она. — Вот сюда садитесь, я сейчас вернусь.

И она буквально выпрыгнула за порог, не дав мне отказаться от чая.

Откровенно говоря, я ожидал совсем другого приема. Она должна была ещё в дверях спросить, кто я такой, посмотреть моё удостоверение, немного покочевряжиться, но потом согласиться поговорить. И мы бы тогда сразу перешли к делу, минуя необязательные стадии, в которые входит угощение чаем. Марк Морозов, например, ничем меня не угощал — я бы отказался, конечно, но он даже не предлагал. Петр Якир предлагал, и у меня был шанс отказаться, которым я и воспользовался. Элеонора ничего не спрашивала, она просто поставила меня перед фактом — мы с ней будем пить чай.