Дайте собакам мяса

Ну а «мой» Орехов будет моим билетом в это светлое завтра, в которое я въеду буквально на его горбу.

— Хорошо, — сказала Татьяна. — Меня это волновало.

— Могла бы просто спросить, — я ткнулся подбородком в её висок. — Я бы ответил.

— Я боялась. Глупо, понимаю. Но так бывает.

— Бывает, — эхом повторил я. — Теперь не боишься?

— Не боюсь, — подтвердила она. — Я не буду ему звонить или встречаться. И возвращаться к нему я не собираюсь. Если вдруг встретишь его — так и скажи. А ты встретишь… Володя умеет быть настойчивым.

— Он мне не поверит.

— Поверит… я почему-то в этом не сомневаюсь.

Я прислушался к себе — и тоже решил не сомневаться в том, что смогу убедить Высоцкого оставить Татьяну Иваненко в прошлом. В конце концов, это было гораздо проще, чем провести следствие по делу Якира.

— Твоими бы устами…

Меня милосердно прервал звонок телефона. Я снова потрепал Татьяну по прическе, встал и вышел в прихожую.

— Алло! Орехов слушает!

Один из недостатков работы в нашей Конторе — позвонить тебе могут в любой момент. Орехов с этим не сталкивался, я пока тоже, но был внутренне готов. Там, где я служил в будущем, внеурочные вызовы были в порядке вещей.

— Здравствуй, капитан, — раздался голос, который я не слышал уже месяца три. — Нужно встретиться.

— Конечно, Антонина Макаровна, — согласился я. — Это пошло бы нам с вами на пользу. Где и когда?

[1] Семен Кузьмич Цвигун получил генерал-полковника в декабре 1969-го — уже в ранге заместителя Андропова. Филипп Николаевич Бобков стал генерал-лейтенантом в ноябре 1972-го. Генерал-лейтенантом был Фёдор Константинович Мортин, начальник Первого главного управления в 1971–1974 годах. Генерал-полковником ещё был Георгий Карпович Цинёв, в те годы — заместитель Андропова, звание ему присвоили в 1967 году; но в 1972-м он был формально ниже Цвигуна, который числился первым заместителем председателя КГБ. А вообще генералов в системе КГБ начали активно раздавать лишь после отставки Хрущева. Семичастному, например, дали звание генерал-полковника как раз после этого переворота (в 1964-м) и именно за него; до этого он был сугубо штатским.

[2] Григорий Подъяпольский был участником и весьма активным так называемой Инициативной группы по защите прав человека в СССР — её создали в 1969-м Якир и Красин, а основной целью было написание различных писем в различные инстанции, в том числе и за рубежом. В 1972-м он вошел в созданный Андреем Сахаровым Комитет прав человека в СССР. По сути обе эти организации — клубы по интересам, но сахаровский комитет имел чуть больший вес среди диссидентов. Более известна сейчас Московская Хельсинкская группа, которую создали в 1976-м, а пиарили уже в 90-е и нулевые усилиями Людмилы Алексеевой. В целом задачами всех эти комитетов и групп был сбор компромата на СССР и его предоставление западным странам.

[3] По делу Якира-Красина за год допросили около 200 человек по всей стране.

[4] «Жили-были старик со старухой» Григория Чухрая, фильм участвовал в Каннском кинофестивале и получил актерский приз. У Польских там роль второго плана. 25,1 млн зрителей в 1965 году, 24-е место в общем рейтинге.

Глава 14

«Сегодня мне не надо никого»

Неожиданный звонок гражданки Гинзбург снова выбил меня из колеи — мне это состояние уже порядком надоело. Я почти забыл про неё — бегает где-то и ладно, пусть и дальше бегает, главное, чтобы на глаза милиции не показывалась. Конечно, лучше было, если бы где-нибудь нашли её мертвое тело — тогда подчиненные полковника Петрова в Сумском управлении КГБ с чистой совестью закроют дело убитого лесника окончательно и бесповоротно и вздохнут с облегчением; всё же наследство я им оставил не самое приятное. Да и в отделе Лепеля ребята порадуются. Но, видимо, события действительно имеют тенденцию развиваться от плохого к худшему. И теперь мне надо встречаться с этой Тонькой-пулеметчицей и убеждать её сдаться правосудию, отвлекаясь от тех дел, которые для меня действительно были важны. [1]

Татьяне я про этот звонок ничего не сказал. Она ничего не знала про мои сумские и лепельские приключения, я вообще её не посвящал в свои служебные дела, а она и не спрашивала — видимо, привыкла к умолчаниям с отчимом-военным. Впрочем, я тоже не слишком лез в её дела — только по необходимости и от безысходности. Но так делают все. Поэтому на вопрос о звонке я лишь безразлично махнул рукой — подчиненные проявляют рвение и отчитываются, ничего серьезного или требующего моего присутствия.

Конечно, у меня имелась очень простая альтернатива — я мог отправить вместо себя пару крепких оперативников, которые скрутили бы Гинзбург и доставили по назначению. Например, ко мне. Или сразу в Лепель. В общем, куда-нибудь, где ей придется выложить всю подоплеку своего побега и рассказать про свои военные подвиги. Это было бы даже разумно, потому что меня никто не уполномочивал вести с ней разговоры и вообще к ней приближаться. Но что-то во мне противилось простым альтернативам и разумным подходам. Наверное, я чувствовал определенную вину за то, что своим спонтанным визитом потревожил жизнь этой семьи, в результате чего отец залез в петлю в камере сумского управления, а мать пустилась в бега. Это было, как сказала бы Татьяна, неправильно, но я считал, что иначе поступить не могу. Впрочем, скорее всего, если бы я начал организацию засады по всем правилам, то никакой Гинзбург мои оперативники даже не увидели бы — она бы просто не пришла.

К тому же Гинзбург не стала требовать, чтобы я приехал немедленно — хотя я подспудно ожидал чего-то подобного, — а назначила встречу назавтра, на восемь утра. Правда, почти в заднице Москвы 1972 года — мне нужно было доехать до «Каховской», которая сейчас была конечной на моей Замоскворецкой линии, немного пройти по улицам тамошнего района и зайти в Битцевский парк. Маньяки там ещё не водились, но и милиция стройными рядами не маршировала. Натуральный лес — как Лосиный остров на противоположном конце города. [2]

Мне почему-то казалось, что место встречи Гинзбург выбрала совсем не случайно. Лавочка, на которую я должен буду сесть, наверняка просматривалась с разных сторон и издалека — и если приду не я или я, но не один, она просто не выйдет. А организовывать нечто вроде загонной цепи… Собственно, именно поэтому я и не стал даже серьезно рассматривать всякие альтернативы, а просто поставил будильник на шесть утра и выбросил эту странную женщину из головы. С Татьяной под боком это было нетрудно.

* * *

Битцевский парк утром был пуст и напоминал берендеево царство из русских сказок. Разросшиеся без присмотра деревья, много сухостоя, сгнившие стволы, лежавшие чуть ли не на криво проложенных тропинках. Тут даже стоял стойкий влажный запах, хотя, наверное, лишь по ощущениям, потому что болот в Битце, кажется, никогда не водилось. Но я не мог считать себя знатоком местного краеведения, а потому просто сделал то, зачем сюда пришел в такую рань — углубился метров на сто в лес и оккупировал деревянную лавочку, садиться на которую было страшновато.

Место действительно было на виду — метров сто в одну сторону и столько же в другую. Я повертел головой, потом плюнул на осторожность и спокойно закурил, глядя на верхушки деревьев на противоположной стороне дорожки. Здесь было хорошо и спокойно, никаких диссидентов не водилось, никто не требовал, чтобы меня четвертовали, и я мельком подумал, что было бы неплохо стать лесником и уйти жить на какой-нибудь кордон, который обязательно будет в народе прозываться дальним. Завести себе коня, научиться на нём ездить, жить тем, что дает природа, брать взятки за разрешение на вырубку березовых дров и ходить с загадочным видом и двустволкой на плече, гоняя браконьеров и других неприятных тварей…