Дайте собакам мяса

Глаза Морозова чуть расширились.

— Отку… я не хочу называть имен!

— Вы и не назвали, Марк Аронович, — я улыбнулся. — Это я назвал это имя. И поверьте, у меня были для этого веские основания.

От Морозова я ушел с некоторым облегчением. Наверное, его стоило допросить по всей форме, вынудить рассказать всё, что ему известно — это придаст делу Якира, которое постепенно трансформировалось в дело Якира-Красина-Якобсона, ещё капельку объема. Но я боялся, что визит в нашу Контору может привести к совершенно ненужным последствиям — Морозов сорвется, напишет какой-нибудь глупый плакат, выйдет на Пушкинскую площадь с требованием выпустить невинно посаженных в Лефортово узников совести, и полугодовое воздержание пойдет не впрок. Уж слишком у него была неустойчивая психика.

Я мысленно записал себе, что нужно позвонить к нему на работу и побеседовать с тезкой Чапаева о том, как этот ценный кадр ведет себя с коллегами. Хотя участие в розыгрыше холодильника говорило само за себя.

Я докурил сигарету, сел в служебную «Волгу» и попросил отвезти меня на Новоалексеевскую, где сейчас обитала Ирина Гривнина с мужем и трехмесячной дочкой.

* * *

«Хорошо быть королем», — думал я, вылезая у своего дома на Фестивальной из всё той же «Волги».

В бытность старлеем мне такая роскошь, как служебный автомобиль до дома, полагалась только по очень большим праздникам, да и то — если я вдруг попаду в настроение полковника Денисова, что было почти невозможно. Но сейчас я имел право на небольшие излишества — и как майор, и как руководитель следственной группы, созданной по приказу самого Андропова. Правда, злоупотреблять этими привилегиями не рекомендовалось, но даже мой непосредственный начальник должен был понять, что кататься по служебным делам в тьмутаркань, куда ещё даже метро не дотянули, лучше всего на машине.

Беседа с Ириной заняла всего несколько минут и ничего нового мне не дала. Она была слишком зеленым неофитом в диссидентской среде, чтобы её подпись была необходима тому же Якобсону — так что мы успели ещё и на бытовые темы пообщаться. Нападавшего на неё нашли — это был какой-то местный малолетний урка; я не исключал, что тот милицейский опер просто убедил уже поднявшего с земли срок хулигана вписаться и за то нападение, но это его дела, которые меня касались мало. На опознание её не таскали, в суд не вызывали — в общем, для неё всё прошло бесследно. Ну и про ребенка поговорили — дочку они назвали Машей, и она росла без особых проблем. Говорить ей о своем ребенке я не стал, а она не спрашивала — хотя я не исключал, что Ольга обязательно поделится с ней новостью о том, что я в ближайшем будущем стану отцом.

В квартиру я входил с хорошим настроением, которое омрачала только тень будущего разговора — слегка померкшая, впрочем. Татьяну я нашел на кровати — завернувшись в одеяло, она смотрела, как актриса, похожая на очень молодую Галину Польских, мерила ребенку температуру и выговаривала своему партнеру, что кто-то совсем не смотрит за дитем.

— Привет, — я присел на кровать. — Извини, что так поздно и не предупредил… день безумный выдался.

— Я понимаю, — она оторвалась от экрана и подставила мне лоб, который я поцеловал.

— Что за фильм?

— «Старик со старухой» Чухрая. Очень хороший, но меня до слез пробирает… [4]

— Выключи, — улыбнулся я.

— Не хочу, — Татьяна помотала головой. — Мы в институте на него бегали и тоже плакали. Григорий Наумович всё-таки великий мастер…

— Согласен, — я погладил её по голове. — Я сегодня с Высоцким разговаривал. Он хочет тебя вернуть.

Татьяна с минуту сидела молча, потому выкуталась из одеяла, подошла к телевизору, выключила его и села рядом со мной.

— Зачем ты мне об этом рассказываешь? — сказала она.

— Потому что промолчать будет нечестно по отношению к тебе, — признался я. — Я думал об этом. И понял, что так нельзя поступать.

— Понимаю… ты тоже любишь поступать правильно, — кивнула Татьяна. — И что ты думаешь о его желании?

Я думал об этом всю обратную дорогу.

— Я уверен, что он не был искренним, — сказал я.

— Почему?

— Они ни разу не упомянул о нашем ребенке, — я положил ладонь на её живот. — А когда я об этом сказал, он сделал вид, что не заметил. Тебя он, может, и хочет вернуть, но ребенок, которого ты носишь, ему не нужен. Как-то так…

Татьяна кивнула и замолчала, прижавшись ко мне, а я обнял её за плечи. Так мы просидели довольно долго — время я не засекал, но по ощущениям прошло минут десять, прежде чем она заговорила снова.

— Ты понравился моему отцу, — сказала она.

— Это хорошо?

— Да, очень хорошо. И маме тоже. И бабушке. И дяде Жене. Мама говорит, чтобы я не смела тебя бросать, говорит, чтобы если я брошу тебя, то могу забыть дорогу к ним…

— Зря она так, — я улыбнулся, хотя Татьяна не могла этого видеть. — Нельзя отворачиваться от своего ребенка… даже если этот ребенок — вполне взрослый и самостоятельный человек.

— Ей можно, — убежденно проговорила она. — Мама знает, что я совсем не самостоятельная. Пусть и взрослый. Ты знаешь, что я старше тебя?

— Знаю.

— Тебя это не беспокоит?

— Нет. А должно?

— Не знаю. Может быть. Кого-то беспокоит, когда женщина старше.

— Не меня, — я снова погладил её по голове и вернул руку на плечо. — Мы с тобой дети войны, у нас другой отсчет времени.

Я сказал это — и немного запаниковал. Я не был ребенком войны, я родился в мирные восьмидесятые, хотя и прошел через девяностые, которые вполне могли считаться войной — во всяком случае, по числу жертв либеральных реформ. Ребенком войны был «мой» Орехов. Но о его существовании я временами забывал, его память мне уже была почти не нужна, хотя до чего-то я, наверное, ещё не докопался. Но за полгода я вполне освоился в 1972-м, и мне теперь было проще считать, что я действительно родился в 1944-м, вырос в Сумах, которые неплохо узнал и сам, а последние шесть лет работал в московском управлении КГБ. Любые другие варианты слишком всё запутывали, а мне сейчас лишняя путаница была совсем не нужна. К тому же с попаданием в Орехова я получил немного плюшек — взять хотя бы музыкальный слух, голос и возможность прилично играть на гитаре и петь. И возможность ходить, чего я был лишен на протяжении двенадцати лет.

Я иногда скучал по своей жене и своим детям оттуда, из будущего, но понимал, что там я был просто обузой для них. Да, я что-то зарабатывал своими переводами и редактурой, но эта деятельность в те времена оплачивалась далеко не по первому разряду и не вносила существенного вклада в семейный бюджет… К тому же сейчас и того будущего, где у меня была семья, не существовало — мои настоящие родители ещё даже не встретились. Так что, возможно, когда-нибудь у меня получится посмотреть на самого себя со стороны. А если я будут и дальше двигаться по служебной лестнице — пусть и сбавив скорость, — я смогу помочь и родителям, и самому себе, и той девушке, которая тоже ещё не родилась, но которая много позже стала моей женой и не бросила в трудную минуту и выдержала всё, через что мы вместе прошли…