Даже если ты уйдешь
Шрифт:
– Ма, откуда цветы? Вы же с Сонечкой встречались, - свел брови к переносице сын.
– От благодарных клиентов в честь сто двадцатого подписчика, - соврала Эсми, чтобы отвести от себя подозрения.
– А, ну класс, - пожал плечами Руфат и пошел за вазой.
– А клиент мужчина или женщина?
– поиграв бровями, поинтересовалась Ситора.
– Женщина, - соврала мама.
– Жалко, - надула губки девочка.
– Я уже подумала, что у тебя поклонник появился. То цветочки, то в пятницу пришла поздно, то сегодня.
Эсми, которая в этот момент вешала пальто и стояла спиной к дочке, на мгновение остановилась и подумала: “А
– Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. В пятницу у нас форс-мажор с продавцом случился. А сегодня мы с Соней встречались.
Эсмигюль пошла переодеваться в комнату, а Ситора засеменила следом.
– Расскажешь? Как там Сонечка и ее загадочный ухажер?
– Ситора!
– Ма, ну вся родня его уже видела, а мы - нет.
– Не вся родня, не выдумывай. Он заехал на пять минут и уехал. Может быть и остался бы, если бы не твои дяди, у которых детство в одном месте заиграло.
И это правда. Мужчина Сони - Лев - приехал в наше родовое гнездо, когда мы все готовились к поминками, а мужчины только зарезали барана. Потом чуть не досталось царю зверей, но Софья устроила такой разнос, что братья трусливо убежали в огороди спрятались, чтобы Соня их не зарезала.
Ситора плюхнулась на кровать и расхохоталась.
– Ма, ну почему ты не сняла все на телефон!
– Потому что все случилось очень быстро, как в кино, - просунув голову в ворот домашней футболки, она вытащила свои волосы, подняла их вверх, закрутила в жгут и закрепила бархатной резинкой.
– Рассказывай, что там в школе?
Дети уснули ближе к одиннадцати, а у самой Эсми была бессонница. Тихо спрятавшись на кухне, она села на обтянутый приятной на ощупь серой тканью широкий стул, подобрала под себя ноги и взяла в руки свежезаваренный горячий чай с мёдом. Дождь отбивал ровный ритм на карнизе, мокрая пожелтевшая листва висела сосульками на тонких ветвях, призрачный свет уличного фонаря скользил по хрупким блестящим каплям, толстым листьям “Денежного дерева” и тонким - “Женского счастья” в коричневых керамических горшках. Подумать только: ведь всего пару часов назад было сухо, они сидели в кафе всё в том же районе и он завел разговор о Руфате и Лейли.
– Тебя это напрягает?
– спросила Эсми.
– Не то чтобы напрягает, но ты пойми, она - моя девочка. А тут я узнаю, что у нее появился друг, который дарит ей эклеры. Она ведь так мне и не призналась. Я ждал-ждал все выходные - ничего.
– Послушай, - Эсмигюль подалась вперед, - это нормально для девочки. Они лучше скажут об этом маме, тёте, но не отцу. Считай, что она бережет твои нервы. И потом, что может случиться в пятнадцать?
– Любовь может случится, - вздохнул Муслим.
– А ты будешь против? Если мой Руфат и твоя Лейли будут дружить? У вас есть на это какие-то ограничения?
– Нет. Я не буду против, потому что он - твой сын. А по поводу ограничений, - он ненадолго задумался.
– Я не хочу ее ограничивать и запрещать. У меня перед глазами есть пример ее мамы, которой крылья подрезали в юности. Я не враг своему ребенку.
Ей
так понравились его слова, уверенность, сила духа, отцовская любовь. Всё в нем с каждой новой встречей восхищало. Эсми уже не смотрела на людей, тем более, мужчин, сквозь розовые очки. Она оценивала трезво. Но за десять лет Муслим стал первым, с кем она пошла на свидание. Первым, кто подобрал нужный ключ и завел ее сердце.Было уже за полночь, а она думала о нем, вспоминая и смакуя второе свидание, во время которого они не могли наговориться, понимая, как много между ними общего и как им хорошо вдвоем. Прикрыв веки и склонив голову набок, Эсми прошлась пальцами по онемевшим губам и шее, которая местами все еще горела от его поцелуев. Мозг правильно считал информацию, отправив сигнал в центр женской Вселенной. А там уже вовсю теплело, просыпался спящий вулкан. Сегодня Эсми позволила Муслиму чуть больше, чем в пятницу, и подумала: “Интересно, как долго мы еще продержимся?”
День за днем симпатия ее росла, преобразовываясь в нечто большее. Их тайный роман длился уже три недели. Они как шпионы договаривались встретиться то в обеденный перерыв, то вечером ненадолго. И каждый раз радость встречи сменялась горечью расставания. Теперь она уже не стесняясь, сама обнимала его, прижималась к крепкой груди и вдыхала его запах. Он пах лекарствами, а ей почему-то нравилось. И млела она от того, как мужчина нежно касался губами ее лба и кончика носа, как отводил волосы от лица, когда хотел поцеловать. Таяла, укрытая сильными руками, покрытых темными волосами и выпуклыми дорожками вен. Вот как сейчас, в эту минуту, когда снова прощались в пустынном сквере рядом с кафе. Стояли обнявшись, как одно целое, не в силах расстаться.
– Эсми, - позвал ее Муслим, когда она закрыв глаза, наслаждалась моментом.
– Я тебя люблю.
Повернув голову, она посмотрела на него затуманенным взором и ответила:
– Я тебя тоже люблю.
Мужчина не смог сдержать улыбки и первым порывом было стиснуть ее в объятиях и не отпускать больше никогда. Но вместо этого он коснулся рукой ее щеки, погладил большим пальцем и спросил:
– Поехали ко мне?
– Но у тебя же пациенты.
Он шумно выдохнул, от того, что она не отказала категорически. И это была первая победа.
– Я попросил освободить мне сегодня день после обеда.
Эсми сощурилась и сложила губы в трубочку.
– Все спланировал?
– И даже в кафе недалеко от дома повёл, - усмехнулся он.
– А если бы я отказалась?
– Я бы тебя украл.
Эсми потянулась к его шее, оставила короткий поцелуй на жесткой щетине, от которого его повело еще сильнее, и прошептала в ухо:
– Поехали.
Глава 21. Люби
– Ты не мог бы задернуть шторы?
В октябре резко потеплело, бабье лето вступило ненадолго в свои права, позволив насладиться последними солнечными днями перед промозглым, хмурым ноябрем. Солнце ярко светило в большое окно, и Эсмигюль застеснялась и немного запаниковала. Согласившись на эту авантюру, она только сейчас поняла, что всё подзабыла, хотя Вика и говорила, что “это” похоже на езду на велосипеде: как сядешь, сразу все вспомнишь.
– Конечно.
Муслим подошел к окну и вытянул к центру сначала одну плотную серую портьеру, затем - другую.