Делай, что должно. Легенды не умирают

Кречет бросился вперед. Умел драться, умел убивать, но тут не хотел. Как в детстве — отмутузить, выпустить пар, наставить синяков и только, потом хвастаться, кому больше прилетело. Через минуту между деревьев катался сцепившийся рычащий клубок. Тумаков не жалели ни Кречет, ни Эллаэ, разве что удэши все же сдерживался, потому что он как раз прекрасно понимал: ударь в полную силу — и убьет, и останется только в Стихию уйти, потому что как сможет потом посмотреть в глаза Эоне?

Раскатились в итоге, выдохшись окончательно. И вымокнув заодно: Кречет огня не жалел, снег растопил до голой земли, оба еще и в ней перемазались и теперь сидели, тяжело дыша и почти не зло глядя друг на друга. Потрогав рассеченную непонятно чем бровь, Кречет поморщился и почти мирно спросил:

— Зачем, чтоб тебя? Что ты ко мне постоянно липнешь?

— Замерз, — Эллаэ пожал одним плечом — вторым было больно двигать. — А ты горячий.

— Нашел печку… Вон у Керса огонька попроси!

— Керсу есть с кем гореть, Кречет, — удэши лизнул разбитую губу, посмотрел на такую же у огневика и невольно улыбнулся. — Меня ж что он, что Белый молниями размечут, вздумай я к ним третьим попроситься.

Кречет открыл рот, чтобы выдать очередную колкость… И закрыл, осознав, что ему только что сказали.

— Да ты… Да я… С ума сошел!

Все разом предстало в таком свете, что хотелось хохотать и ругаться одновременно. Чтобы вокруг него, как вокруг девушки вились? Только сейчас начало доходить, что все это могло значить — сам когда-то так за первой любовью бегал, вздыхая и покорно снося пинки и удары подвернувшейся книжкой по макушке. Только им сколько тогда было-то… Лет по десять?

— Давно уже, — согласно наклонил голову Эллаэ. — Когда увидел, как ты в молниях сгораешь — так и рехнулся.

— Крепко, видно, раз до сих пор не отпустило, — буркнул Кречет, поднимаясь на ноги. Огляделся, поискал уцелевшего снегу, приложил смачную горсть к лицу. В голове было звонко и пусто.

— Поехали, надо осмотреться, раз собрались, — наконец бросил он.

Удэши не стал возражать, тоже поднявшись и направившись к роллеру. Эллаэ понимал, что сейчас требовать конкретного ответа, какого-то решения, нельзя. Кречету придется переварить его слова, взвесить все, дозреть до согласия или отказа. Отступаться он не собирался, правду ведь сказал: когда решил, что Кречет погиб, не сумев понять, что тот горелый кусок мяса, что в итоге поймал ветрами, когда алмазное сердце Ворчуна лопнуло, еще жив, себя против осколков он поставил совершенно осознанно. И только милостью Стихий ему досталось алмазных клинков меньше, чем Янтору.

Кречет выжил. Понял, услышал. Значит, он подождет. Просто подождет, стараясь быть рядом, касаясь своими ветрами этого яркого ершистого пламени.

***

Эфар действовал на всех удивительно: умиротворяюще, очищающе… Или все дело было в Аэньяре, в том, что это именно он был той Живой Водой, которая смывала с измученных войной душ запекшуюся кровь, копоть и страх смерти? Эллаэ не знал, просто окунулся в покой Ривеньяры, позволил себе, своим ветрам на краткое время растечься по глади озер, начиная понимать Янтора, избравшего своей вотчиной Эфар и не думавшего даже менять его на что-то иное.

Они долго добирались сюда, несмотря на то, что Кречет рвался в Эфар всей душой, все как-то не срасталось. Сперва той зимой полыхнуло открытое противостояние «антимагов» и нэх, и северо-запад Ташертиса снова превратился в кипящий и бурлящий котел. Потом единым фронтом выступили удэши, нэх Аматана, Эфара и Ташертиса, безжалостно уничтожая противника, и к поздней осени удалось все же очистить эти земли. Но уехать просто так не получалось. Тогда на счету была каждая пара рук, каждая толика сил.

И вот — вырвались, преодолели расстояние, горы.

Эллаэ почти с ревностью смотрел, как меняется, разглаживается лицо Кречета, крепко, до боли, обнимающего побратима. Как тот успокаивающе касается его спины легкими движениями тонкопалой кисти — и под ними та обмякает, и весь Кречет обмякает, будто вынули острую спицу. Его будто омыло, окатило, гася и давая отдохнуть от невыносимо яростного горения. Было почти обидно: привыкнув к рвущемуся, ревущему пламени, Эллаэ теперь едва-едва замечал язычки над углями. Отчаянно хотелось дунуть, заставить их взметнуться вверх, снова заискрить…

Он сдержался. И впервые за долгое время оба ходили с чистыми лицами, без вечных синяков и ссадин, без непрекращающихся попыток ударить, задеть, сцепиться. Сдержался еще и потому, что заглянул в изменчивые глаза нехо анн-Теалья и прочел в них понимание и мягкую, незлобивую усмешку. Эона видел его насквозь, как и Кречета, и потихоньку разводил по разным углам, давая отдышаться от противостояния воль, подумать.

Эллаэ честно не лез. Стискивал зубы временами, когда хотелось подойти, коснуться, хоть краем ветров — и не лез. Смотрел со стороны, как Кречет смеется, качает головой, глядя на смущенную Кэлхо, гордо несущую отяжелевший живот, подначивает побратима, еще с трудом осознающего, что скоро станет отцом. Со стороны, едва заметным ветерком наблюдал, как эти двое ходят в горы, как бродят по развалинам замка под водопадом, как Эона гордо выводит перед Кречетом тонконогого годовалого жеребенка с половиной крови водяного коня.

И терпение было вознаграждено. Снова занявшееся пламя Кречета уже не было таким буйным и злым, оно мягким ореолом окутывало его, позволяя подумать и наконец дать ответ, которого Эллаэ ждал все это время.

— Меняйся, — сказал Кречет, прямо глядя ему в глаза. — Хочешь получить шанс — меняйся. Я знаю, вы, удэши, можете. Уж прости, но эта твоя рожа вызывает только желание подправить ее кулаком еще раз.

Эллаэ невольно коснулся носа, сломанного еще в ту, самую первую их драку. На память о ней осталась горбинка, делавшая его лицо, и без того не самое симпатичное, еще более неказистым.

Меняться Эллаэ… боялся. Это огненным и водным было просто: хоть по три раза на дню скачи из одной ипостаси в другую. Керс, вон, так и делал. Ну, не так часто, конечно, но в охотку превращался, особенно когда выдавалась передышка дольше чем на пару дней. Земляным тоже было проще, но они те еще тугодумы, и предпочитали сперва все взвесить, да и привыкали к одной ипостаси, как Акмал или Фарат. Их сложно было представить другими.

А ветреники… Им было проще всего, ведь ветер — он меняется постоянно, не может быть одинаковым все время, и от этого страшнее: потерять себя в этих изменениях. Может быть поэтому удэши ветра так редко вообще превращались, а их земные воплощения были почти статичны?

На кону стояло многое. Эллаэ смотрел в глаза человека, без которого, как понимал теперь, не мог — и медлил.

— Обещаешь? — тяжело вытолкнулось из горла.

— Дать шанс — да. Иначе у нас ничего не выйдет, я не Белый, — ответил Кречет, и пламя полыхнуло, подтверждая его слова.

Эллаэ кивнул — и ушел, только ветер донес негромкое, мягкое, плеснувшее теплой водой в спину:

— Ему нужно время, Кречет.

Все решила, как ни странно, встреча с женой Яра. Он столкнулся с нею во дворе, поймал теплый, исполненный какой-то внутренней силы взгляд — и замер, любуясь. Эта юная женщина не была нэх, но готовилась явить самое настоящее чудо. Чудо рождения новой жизни. В ней, маленькой, хрупкой, было столько несокрушимой уверенности в себе, в муже, в их разделенном на двоих мире… Она несла в руках кувшин парного молока — и протянула его Эллаэ с улыбкой, а он принял. Принял что-то большее, чем угощение. Уверенность? Спокойствие? Возможность сложить-таки нового себя?..