Делай, что должно. Легенды не умирают

Все еще пламенея щеками, Эллаэ убрался в ванную, приводить себя в порядок. Яр встал, застелил постель. Когда он закончит — палата им с Кречетом больше не понадобится. Он был в этом полностью уверен. Эллаэ вышел, и он тоже отправился умываться.

Скоро придут удэши, и они начнут. Он не знал, сколько времени займет ювелирное сплетение четырех стихий в исцелении Кречета, поэтому после умывания плотно позавтракал, почти удивив своим аппетитом окружающих. На вопросы только отмалчивался — не хотел, чтобы им помешали, а если сказать лекарям, что задумал, начнется натуральный цирк. Попробуют запретить, он был уверен. На него и так уже смотрели порой такими глазами, что Яр подозревал: не будь постоянно рядом Эллаэ, стукнули бы по затылку аккуратненько, или в еду что подсыпали — не варвары же какие-то — и все. Быстро бы закончили с Кречетом, а его самого неделю спать бы заставили, и после еще доказывали, что поступили абсолютно правильно. Именно поэтому он так ни с кем из местных лекарей и не сдружился. Знаться знался, но понимал: здесь его методы не приживутся.

Надо уезжать в Эфар, продолжать практиковать там, пробовать, искать. Горы — поймут. Закончит с Белым — и все, домой. Подумал и аж замер на секунду, осмысливая. Да, дом — в Эфаре. Тисат и Ткеш… навсегда останутся в его сердце, но жить ему в Эфаре, там его земля, его майорат, там его ждет Кэлхо. Мысли о невесте были тем, что помогало держаться все это время. Он чувствовал: она ждет, переживает, знает, что он помнит о ней. Если бы была возможность, выбрался бы к ручейку какому, нашептал над водой, как любит ее. Ниилиль вот выбиралась, и он был уверен, что наверняка передала через Амлель или кого из ветерков, и не раз. Теплая братская любовь к названной сестренке всколыхнулась в сердце, и словно отвечая ей, распахнулась дверь в палату, Ниилиль с привычным уже писком повисла на шее:

— Айэ амэле, аттэле! — и залепетала, снова выглядя совсем девчонкой оттого, что волновалась: — Не передумал? Уверен? Я буду помогать!

— Будешь, иммэле, обязательно. Тише, тише.

Он бы и Янтора попросил присутствовать, но боялся, что удэши перенапряжется. Он даже ветром еще не взвивался, хотя раны уже зажили, ходил, как все. Подолгу просиживал на крышах Фарата, а тот только рад был. Им было о чем поговорить, двум древним удэши.

Керс и Белый ввалились в обнимку, как-то сразу задвинулись в угол комнаты, переглядываясь и ловя быстрые поцелуи. Яр видел: что-то у них за это время изменилось, Керс стал как-то потише, а Белый — поуверенней. И усмехался: глядишь, так и дети пойдут, как все уляжется. Что удэши не позволит себе вольностей, пока ситуация еще слишком опасная, Яр тоже не сомневался. Янтор вон к Ниилиль и пальцем не прикасался, терпел.

Эллаэ уже ждал, сидел на койке, нервно перебирая пальцами край покрывала. Последним явился Фарат, соткался, как обычно, посреди комнаты, звякнув тихонько окнами, и уверенно прошествовал к двери, закрыв ее наглухо.

— Ну вот, Эона, теперь нам никто не помешает.

— Хорошо, — Яр обвел их взглядом. — Начинаем. Возьмите меня за руки. Эллаэ, держи Кречета, как всегда. Ниилиль, когда попрошу, напоишь меня.

Он вплотную подошел к висящему внутри почти невидимого воздушного кокона побратиму, закатывая рукава и окутывая руки пленкой воды. Осторожно, почти невесомо коснулся обнаженных мышц — зрелище было, честно признаться, страшное: с Кречета словно полностью сняли кожу, но за эти месяцы он уже настолько привык к нему, что не видел ничего странного или ужасного. На плечи легли четыре ладони: горячая, обжигающе горячая — Керса, прохладная, мягкая и словно бы немного влажная — Ниилиль, жесткая, тяжелая — Фарата, легкая, но тем не менее надежная, холодная — Эллаэ. Их сила была такой же. Она потекла в его вены тонкими ручейками, наполняя и превращаясь в нечто, чему названия и определения Аэньяр придумать не мог. Ему и некогда было думать — он прикрыл глаза, беззвучно шепча детскую считалочку. По сути, слова не значили ничего, это был просто способ сосредоточиться, привести силы к балансу.

— Раз — лепесток, два — листок, три — воды глоток…

Его ладони окутало радужное сияние, медленно, по иту, распространяясь на тело Кречета.

— Шесть — искорка…

Он перестал быть собой, стал выточенной из алмаза химической ретортой, в которой они смешивались, как в самом начале творения Стихий.

— Десять — камешек…

Всего пятнадцать. Пятнадцать чего, Яр к концу и не помнил, губы шептали сами, если они были, эти губы. Плеснуло по ним прохладой, когда понял, что пересохли, согрело тело теплом, когда дошло, как замерз. Под руками сильнее разгоралась искорка, билось сердце, не медленно-тягуче, а все быстрее и яростней, прогоняя последние сомнения: Кречет будет жить.

Сияющий радужный сгусток полыхнул в последний раз, и погас, все его сияние впиталось в кожу — розовато-белую, пока еще тонкую, наверняка безумно чувствительную, но кожу. В коконе воздуха лениво плескались длинные черные пряди.

— Пятнадцать — молния, — сказало что-то, что было и не было Яром, и Кречет открыл глаза.

— Айэ, аттэ, — улыбнулся ему Эона и повалился назад, на руки Керсу и Фарату.

========== Глава 24 ==========

— Раз — лепесток, два — листок, три — воды глоток…

Глупая детская считалочка. Голос Ниилиль звенел, пальцы перебирали пряди, аккуратно перекрещивая их, свивая сложную косу. Она потянулась к плошке, в которой плавали срезанные цветы, подхватила почти невесомый венчик на тонком стебельке, дохнула на него, напитывая, чтобы не увял, и вплела между прядей.

Легкие, золотистые, с медными искрами на солнечном свету — почти все. Две широкие серебряные полосы на висках ни цветами, ничем не маскировались. Стихии отметили Эону, как когда-то отмечали Аватаров. Тогда, в лекарском центре, когда очнулся, громы и молнии метали все пятеро удэши, прибежавший Янтор в том числе. Яр только усмехался, глядя на молча сидящего рядом Кречета. Он смог, сделал — то, что должно. Так же, как несколько дней спустя очистил глаза Белого от мутной пленки, затягивавшей их.

Как же странно вывернулась его судьба, его жизнь! Уезжая из Тисата, он думал, что поступает наперекор должному — а на деле? Он ехал в Эфар, чтобы обрести себя, свою судьбу — и вот, теперь она была полностью в его руках.

Полноправный нехо немного нервно провернул на пальце кольцо-печатку с золотой рыбой-льех на темном сапфире.

Полноправный Хранитель чуял, что на его земле все хорошо.

Полноправного лекаря сегодня должны были прийти поздравить в том числе и исцеленные им.

Ну а мужем… Полноправным мужем, которому позволено поцеловать жену, не опасаясь нарушить строгие горские законы и устои, он станет уже совсем скоро.

— Лиль, а вы с Янтором? — спросил, поглядывая краем глаза на сестренку, внимательно выбирающую очередной цветок.

— Еще немножко, — мотнула аккуратно причесанной головкой та. — Янтор обещает, что ждать недолго, мне совсем чуть-чуть сил набрать надо. Не вертись, Яр, а то собьется все! Опоздаешь!

— Что ты, я верю, ты не дашь мне опозориться на собственной свадьбе, — рассмеялся он, замирая и позволяя ей продолжить.

Пятиглавая корона Янтора уже разгоралась теплым, медовым отблеском заката. Значит, пора. Там, внизу, уже ждут отец и Кая, которую он не называл иначе как «мама». Там все, кто стал ему бесконечно дорог за прошедшие пять лет. Наверное, замковый двор уже полон, и даже дорога до Иннуата заполнена людьми, которые ждут. Его, их с Кэлхо. Местные и приезжие, из Ташертиса и Аматана, из Ривеньяры и из Иннуата. Они все собрались здесь… ради него?

Яру отчаянно захотелось потрясти головой, но он сдержался. Ниилиль опять напевала считалочку, по кругу, начиная с начала, а ветер задорно стучался в окно: ну где вы там, как там? Скоро?

— Скоро, скоро, — шепнул он, зная, что Янтор услышит.

Грудь распирало такой смесью чувств, что аж слезы на глаза навернулись.

— Ну, вот, все готово. Како-о-ой ты, Яри! — Ниилиль прижала ладошки к щекам, глядя на него сияющими, изменчивыми глазами — такими же, как у него.

— Идем, сестренка.

Он поправил праздничную уну в родовых знаках Солнечных и анн-Теалья, выпрямил спину и вышел следом за поскакавшей едва не вприпрыжку Ниилиль. Теплые стены замка провожали его явственно ощутимым взглядом. Поколение за поколением вкладывали сюда силу, тепло — и теперь оно щедро изливалось на нуждавшегося в нем. Яр провел рукой по краю древнего гобелена, возможно, того самого, что когда-то касался Аэнья.