Делай, что должно

Стол собрали самый простой. Что в пайке досталось, да серый пирог, да картошка. Раисе и Наташе неловко было, что они с пустыми руками. Но им тут же сказали, что важно, что сами здесь, значит сидим по-семейному, все коллеги, все свои.

— С нового года бросаю курить! — объявил Марецкий. — Мешает. И вообще, отнимает время.

Его решимость объяснилась просто: весь табак, что получил за месяц, на конфеты обменял, потому что у детей должен быть праздник.

В маленьком доме с заклеенными накрест окнами стало жарко, шумно и весело. Как сговорившись, никто не вспоминал о войне. Говорили о детстве, как бегали после школы на каток, как строили вот такую же снежную крепость.

— Тут такие фортификации в соседнем дворе, коллеги, это стоит увидеть.

— Мы покажем! — Мишка и Антон, два брата, наперегонки побежали в прихожую, надевать валенки. Под испуганное в два голоса «Простудитесь, окаянные!» выскочили вперед взрослых в сад.

Забор между двором дома и двором библиотеки покосился и рухнул под тяжестью снега. Крепость была действительно хороша, с высокими зубчатыми стенами, двумя маленькими башенками и ледяной горкой, сбоку вели ступеньки.

— Вот это я понимаю, укрепление на ять, хоть держи оборону, — Аркадий подмигнул братишкам, аккуратно за спиной слепил снежок и отправил его в приятеля. Через пять минут коллеги перекидывались снегом через забор под дружный хохот.

— У нас в школе тоже делали ледяную горку во дворе зимой, — вспомнила Наташа. — Раиса Ивановна, у вас было?

— В детдоме не делали, — она задумалась, — у нас такой двор был тесный, что там не развернешься. В снежки играли, как все. Вот в Брянске, в парке, была горка. Мы туда уже как в техникуме училась, ходили.

Наташа чуть посерьезнела, а потом потянула Раису за руку:

— А давайте скатимся? Думаю, сегодня разок можно. Под нами не провалится, как вы считаете?

Не провалилась, хотя долетели они по льду чуть не кувырком, под самый порог.

В стороне у забора Раиса приметила целый строй снеговиков. Неказистых и странных, у каждого что-то на голове, не старая кастрюля, так кринка, не кринка, так ржавое ведро без дна. Руки-веточки задраны вверх.

— Это немцы, — объяснил ей старший из братьев, Мишка. — Мы их вчера под Москвой воевали, завтра будем под Сталинградом бить. Главное, чтобы Женьку мамка гулять отпустила, он у нас командир. А руки у них вверх, потому что «хенде хох».

Когда дети в Белых Берегах играли в «красных и белых», всегда тянули жребий. Порой до драк доходило, если кто сильно не хотел «белым» быть. Теперь все по-другому. Враг в детской игре неживой и заранее сдается… Может, только так и будут играть, даже когда война кончится.

— Товарищи! — Николай стоял на стене снежной крепости, как на трибуне. — Двенадцатый час. Всех зову за стол! Аркадий обещал что-то необычное.

В комнате, где от тепла запотели окна, Аркадий аккуратно разливал по рюмкам темную, пахнущую травами настойку:

— Не медицинский ликер, конечно, но состав проверенный. Народное художественное творчество одной….эээ, знакомой.

— Да я уже в курсе, что ты нашел какую-то святую самогонщицу, чье творчество ценишь выше старого доброго медицинского спирта, — рассмеялся Марецкий. — Давай, начинай. Как со старшего по званию, с тебя первый тост!

— Хорошо, — он поднялся, не слишком уверенно ступил на ногу, и оперся на стул, но поддержать себя не дал. — Товарищи, старый год мы проводить успеем. Это само собой. Я сейчас о другом. Все-таки первый тост я предлагаю поднять за тех, без кого не было бы не только этого праздника. А без кого не было бы и самой жизни. За наших дорогих женщин. За всех. Николай, не перебивай только! Я тоже длинно говорю, по-другому не умею. Вы, дорогие наши, знаете и умеете то, чего никогда не получится у нас… — в черных, цыганских глазах его блеснула какая-то искра. — И я не о детях сейчас, хотя это тоже очень важно. Я о том, что вы, женщины, творите этот мир. Вы его сшиваете по кусочкам, как… — он покосился на недошитое лоскутное одеяло, лежащее на подоконнике, его шила Анна Петровна… — как рукоделие. Ни у кого нет такого терпения, чтобы его сшить, даже у нас. Хотя мы с Николаем шьем много… Извините, сбился. Так вот. Хирургия — это тоже созидание, того, что было сначала разорвано. А женщины, они творят изначально. За женские руки! Которые вернут жизнь. Когда кончится война, а она обязательно кончится, может быть, скорее, чем нам сейчас кажется, от ваших рук будет зависеть, каким станет этот мир. Поэтому сейчас я пью за вас. И за ваши руки. С новым годом, боевые подруги!

Глава 12. Сталинградский фронт, направление Абганерово — Котельниково, конец ноября 1942

С визита майора из штаба фронта прошло меньше недели, когда в расположение заявились гости совсем уж необычные. Заметили их часовые чуть не за версту, потому что таких размеров красный флаг видно далеко. Он развевался над немецкой бронемашиной в зеленой пятнистой окраске, нарочно закрепленный повыше, чтобы ни у кого в тылу сомнений не оставалось, что машина давным-давно наша. Следом за ней пылил тяжко груженый тентованный “Опель Блиц”.

Бронемашина, похожая на большую злую жужелицу с выпученными глазами-фарами, остановилась у пропускного пункта и через пять минут старший по караулу уже докладывал, что приехал товарищ Локотош из штарма, специально к товарищу Денисенко. По важному делу.

Впрочем, строгое соблюдение устава не мешало бойцу улыбаться: военинженер третьего ранга Локотош — личность знаменитая на весь фронт.

— О, это добре! Это вам не ЗКП по степям шукать, — Денисенко просиял. — Встречаем гостей, Алексей Петрович. Пойдем, познакомлю. Таких героев надо в лицо знать. Интересно, с чем на этот раз пожаловал?

Военинженер был под стать своей машине, сочетавшей вражескую броню и камуфляж с родным красным флагом: широкоплечий крепыш лет тридцати, в фуражке со звездой, ладно сидящей суконной гимнастерке, трофейных немецких бриджах и сапогах с подковками.

— Здравия желаем, наше вам, Степан Григорьевич! — он лихо откозырял. — Извиняюсь за неуставной вид, мы до вас, можно сказать, прямо с прогулки. С подарками!

— Неужто опять пулемет?

— Пулемет штарму обещан. Для вас у меня лучше есть. Мы тут аптеку привезли с доставкой на дом. Получите, можете не расписываться! Шесть ящиков чегой-то медицинского, даже вскрывать не стал, чтоб во всем аккурате было. Снытко! — позвал он водителя, — Обеспечь разгрузку. А то вон пассажиры у тебя сейчас к кузову примерзнут. Пускай разомнутся.

— Есть! — старшина-шофер, невысокий, с быстрыми плутоватыми глазами, откинул борт кузова, рыкнул туда “Шнеллер!” и дальнейшие объяснения производил уже жестами.

Разгружали машину под его пристальным взором двое пленных. Солдат в мышасто-серой, сильно потрепанной шинели, и молодой, вроде бы младший офицер. Этот был в новом, не успевшем даже обмяться на его тощей фигуре обмундировании. Ящики таскал старательно и нарочито быстро, всем своим видом выражая стремление быть полезным. Даже прикрикнул раз на неторопливо-равнодушного рядового: “Vorsichtig!” [“Осторожнее!” нем.]

Военинженер не без удовольствия наблюдал за тем, как типовые ящики с надписями на чужом языке перекочевывают из кузова на жухлую степную траву. На его выдубленном ветром скуластом лице светилась тихая гордость человека, нагрянувшего с подарками к хорошим друзьям, или даже скорее к близким родственникам.

— Прогулка вышла на ять. И без потерь, и с добычей, — произнес он, неспешно закуривая. — Прямо со склада все, можно сказать, муха не сидела. И пару фрицев в довесок, вместе с матчастью. Самых резвых мы наладили в наркомзем, а эти сообразили, когда пора “хенде хох”, потому и живы.