Дело о золотой маске
Шрифт:
— Полагаю, если бы не вы, то в некий новый неизведанный мир… — Дракаретт прищурился, — а то и в тонкий мир мог бы ухнуть и мой особняк, и гости, и я сам.
«И половина Гранвиля», — мог бы добавить Итен, но не стал, поскольку вряд ли лорд опечалился бы подобной «мелочью». Вот потеря собственных богатств, круга, в котором привык проводить время, и себя любимого — это да, совсем иное дело.
— Как ваш третий? — внезапно участливо и даже с толикой сочувствия проронил Дракаретт.
— Я соврал бы, сказав, будто идет на поправку.
Лорд кивнул. Итен полагал, что выказыванием сожалений он
— Его сознание могло заблудиться меж зеркал.
Итен вздрогнул.
— Вы трое сделали почти невозможное. Но ваш коллега зашел дальше всех. Рискну предположить, он отследил след маски и кинулся за ней, но… — Дракаретт развел руками. — Загадывать дальше не стану, поскольку вероятностей слишком много.
— А вы попробуйте, — предложил Итен.
— Извольте. В самом благоприятном для нас случае он успел сцапать эту дрянь, но удалился в отражениях достаточно далеко и заблудился. В наихудшем его вместе с маской сцапала прекрасная Марипоса Ора.
— К…то?..
— Вы не удосужились узнать имя предполагаемой преступницы? А впрочем… — Дракаретт снова усмехнулся, — Я вычитал его в большом императорском архиве. В секции родов и метрик. Вряд ли вас в него пустят.
— Но у нас казненную любовницу низложенного императора зовут иначе.
— Низложенного? — Дракаретт рассмеялся, а Итен прикусил щеку, обозвав себя ослом. Разумеется, события такой давности уже не могли являться государственной тайной, но ведь знать об этом ему не полагалось в любом случае. — Это она вам сказала?
Итен промолчал, чем еще сильнее рассмешил лорда.
— Очень, скажу вам, удобно сначала свести с ума правителя, а потом кричать о государственном перевороте и гнусных заговорщиках. А ведь даже династия тогда осталась при власти. Но… вряд ли вас интересует древняя история.
— Мне кажется, в этом деле нет места ни моим предпочтениям, ни самому понятию о древности, — заметил Итен.
— Пожалуй, — согласился Дракаретт. — И отчасти потому я пригласил вас, инспектор. С вашим руководством я, увы, не нашел общего языка.
Итен кивнул.
— В курсе, да? Все управление, наверное, обсуждает то, как Ирвина Блакарди выгнала меня взашей? — сказано оказалось на редкость беззлобным подтрунивающим тоном.
Итен не сдержал улыбки.
— А вы чуть не спустили меня с лестницы, — посерьезнел Дракаретт и в его голосе отчетливо послышался лязг стали.
Наверное, от него ждали извинений. Скорее всего, не будь перед ним лорд, Итен их даже принес, но сейчас не собирался. И дело было не в предубеждении против аристократов, не в вежливости в отношении одних и ее отсутствии при общении с другими. Пока их разговор сохранял видимость равновесия. Признай Итен свою вину, и в глазах лорда упадет до уровня обыкновенного плебея.
Потому он повел плечом и произнес:
— Бывает.
— Но не со всеми и не у каждого проходит, — поддержал Дракаретт. — Думаю, мы сработаемся.
Итен кивнул раньше, чем спохватился. Ему стоило бы удивиться хотя бы для соблюдения приличий.
— Я отличный источник сведений, инспектор, — заверил Дракаретт. — Вы вот удивились имени Марипоса, поскольку именно под ним появилось на свет это белокурое чудовище, возжелавшее власти при жизни и не собирающееся
успокаиваться после перехода в иные миры.— То есть это…
— О! Я походя вложил вам в руки очень действенное оружие, — перебил Дракаретт. — Истинное имя! Вы ведь знаете: у драконородных заведено хранить истинные, полученные при вхождении в мир имена в тайне. Но все они записаны в архивах. Знаете, почему?
— Догадываюсь: лояльность.
— Именно! Кто же станет злоумышлять против императора, которому известна его тайна? — Дракаретт покачал головой и скривился. — Древнее суеверие, чушь несусветная. Сейчас ею не страдает никто, но!
— Но?.. — Итен подался вперед. Надо было отдать лорду должное, рассказчиком он оказался хорошим. Повествование захватило Итена, а ведь историей он не особенно увлекался.
— Страдали тогда. Скажу больше: именно обнародование истинного имени позволило схватить белокурую бестию в тот раз. Она попросту сдалась. Сама. Почти без сопротивления. Она верила в то, что, используя истинное имя, ее уничтожат: проклянут на расстоянии, она даже не узнает кто именно и отомстить не сумеет. Другое дело зеркальный лабиринт: сохранив в руках тонкую нить связи с созданным артефактом, она сумеет вернуться. Может, нескоро, но что такое вечность для вышедшего за пределы мира?
Итен провел ладонью по лбу. На том обнаружилась испарина.
— Марипоса… Марипоса, — повторил Дракаретт, видимо, для лучшего его запоминания. — На одном из древних диалектов так называют бабочку.
— Теперь ясно, отчего маска имеет такой вид. А Ора? — поинтересовался Итен.
— Золото, инспектор, — сообщил Дракаретт и улыбнулся. — Золотая бабочка: Марипоса Ора. Разумеется, старуха могла разувериться в силе имени. Тогда это оружие вам не поможет.
— Но лучше все же с ним.
— Мне нравится ваш подход, — похвалил Дракаретт. — И ваш вид мне также нравится.
— Что вы имеете в виду?
Дракаретт прищурился:
— То, что вижу. Облечь медвежью тушу в фрак и представить каким-нибудь провинциальным аристократишкой, разумеется, можно. Но любой. Слышите? Любой. Даже седьмая вода на киселе и ни разу не драконородный по крови распознает подвох. Вы — другое дело. Вы вольетесь в высшее общество без особых проблем. Ну… — он пристально оглядел Итена, словно наждаком провел по коже. — Манеры, разумеется, никуда, но подтянуть их удастся.
Итен, не удержавшись, поежился.
— За аристократишку из глубинки сойдете.
Глава 11
Со стороны набережной накатывал ледяной ветер. Вначале он бил в спину, затем — в бок. Потом Итену надоело, и он повернулся лицом к черной, шумно дышащей воде. Где-то у горизонта едва теплились тусклые огни рыбацких лодок. Все прочее тонуло во тьме, даже звезд не было видно.
«У…» — завыло в ушах.
Ветер. Хотя показалось, будто зверь. Он словно крался попятам с тех пор, как Итен снова перенесся в Гранвиль: на этот раз в полном одиночестве, в четверти часа пути от дома. За то время, что он говорил с Дракареттом, погода успела испортиться. Ночь, поначалу казавшаяся чуть ли не волшебной, стала промозглой и неприятной. А может, дело оказалось не столько в ней, сколько в разговоре?