День без конца и без края

Она остановилась, чуть шатнувшись, взялась рукой за сердце. Петя в один прыжок очутился возле нее.

– Вам плохо, Мария Ивановна?

– Что-то сердце... Я сейчас, сейчас...

– Может, к доктору заехать?

– Нет, пройдет.

Она несколько раз глубоко вздохнула и пошла к машине.

– Зови председателя сельсовета!
– сказала на ходу Пете.

Дербенево. Возле щебеночной кучи останавливается "газик". Из машины вылезают Мария Ивановна и Евдокия Тихоновна. Бабы, знакомые нам, окружают их.

– Ну, что? Как?
– спрашивают они.

– Все в порядке, бабы. Вот привезла вам верховную власть. Щебень уберут, перевезут на новое место, - сказала Мария Ивановна.

– Спасибо вам, Мария Ивановна! А мы давеча спохватились было, да поздно. Школьники признали вас. Это, говорят, Твердохлебова. Пшеницу которая выводит, - подошла к ней могучая тетка.
– Значит, вы та самая?

– Та самая, - смеется Мария Ивановна.

– Хоть молочка попейте, холодное молочко. Прямо из погреба, - подает Марии Ивановне старушка горшок с молоком.
– По нынешней жаре это питье в самый раз.

Мария Ивановна приняла горшок:

– Петя, кружку!

Петя подал ей кружку. Мария Ивановна налила себе, а горшок передала Пете. Тот залпом выпил все, что было в горшке.

– Теперь доедем!
– и хлопнул себя по животу.

– На здоровье!

– Счастливый путь!
– раздавались голоса.

И бабы долго махали им вслед.

Раздался резкий хриплый гудок. Мария Ивановна подняла голову - они подъезжали к речному берегу. По реке шел буксирный пароход, тянул две баржи и гудел вовсю:

– В пу-уть, в пу-уть!

"Газик" спустился с откоса. Моста нет - у берега торчит бревенчатый припаромок, отдаленно смахивающий на колодезный сруб, с настилом поверху. Паром - плоскодонная развалистая посудина с будкой на корме - стоит на том берегу. Тишина и безлюдье. Река неширокая, метров двести, так что на тот берег кричать - хорошо слышно. Шофер сначала посигналил - никто не отозвался. Тогда он вылез из "газика" и закричал:

– Па-ро-ом!

Тишина.

– Паро-о-ом!

Наконец из паромной будки вышел детина в майке, босой, в засученных по колени штанах, упер руки в бока и зычно спросил:

– Чего орешь?

– Ты что, слепой? Не видишь машину? Перевези на тот берег!

– Обождешь.

– А я те говорю - перевези!.. Не то переплыву и по шее тебе надаю, сказал Петя.

– Я те надаю...
– миролюбиво ответил тот.
– У меня инструкция, понял?

– Какая еще инструкция?

– Горючее экономим. Значит, поодиночке перевозить нельзя. Только группами.

– Не дури, слышишь?

– Я те говорю - группами съезжайся! Объединяться надо!

– Да с кем я тут объединюсь!

– Подъедут... Подождешь.

– Мы же торопимся. В райком едем!

– Все торопятся... Вас много, а я один.
– Детина подался к будке.

– Стой, обормот! Ты грамотный?

– Чего?!
– Паромщик остановился.

– Ты газеты читаешь?
– кричал Петя.

– Ну!

– Про Марию Ивановну Твердохлебову читал?

– Это которая хлеб ростит?

– Ну! Вот я и везу ее.

– А не врешь?

– Чего мне врать?

– Пусть из машины выйдет... Покажется. У меня инструкция. Понял?

– Тьфу, мать твою!
– выругался Петя.
– Мария Ивановна!

Но она уже вылезала из "газика", смеясь, кричит:

– Паспорт нужен?

Перевозчик ничего не ответил, ушел в будку и в момент завел мотор. Паром отчалил, развернулся и довольно быстро стал приближаться к этому берегу.

Вот он пришвартовался к припаромку, перевозчик быстро натянул причальные канаты и бросил сходни. Петя стал съезжать на паром. Потом поднялась и Мария Ивановна.

– Что ж это вы нарушили инструкцию?
– спросила она паромщика. Одиночек перевозите.

– Вы, товарищ Твердохлебова, не подумайте, что это я из подхалимства, суетился паромщик.
– Чистое мое уважение к науке, и больше ничего.

– Шевелись, пустобрех!
– сказал Петя.
– Отчаливай! И так полчаса потерял из-за тебя.

– Ай-я-яй, какой невоспитанный шофер! Возит ученого, а ругается как сапожник.

Отдали концы, взревел мотор, и паром ходко двинулся поперек реки, давя, рассекая носом взводень на стремнине.

Когда стали причаливать, детина-паромщик зычно крикнул:

– Судейкин! Ты чего там, ай дрыхнешь?

Из прибрежной избушки проворно вынырнул сухонький старичок в засученных по колена штанах, в майке и, выбежав на припаромок, поймал конец, брошенный паромщиком, и накинул петлю на сваю. Мария Ивановна сошла на берег, за ней посеменил старичок, заискивающе поглядывая на нее, сказал:

– Здравствуйте, Мария Ивановна! Аль не узнаете? Я ж Судейкин. Помните якутскую станцию?

– Сидор Иванович!
– Мария Ивановна смотрела на него с удивлением и скорбью, но руки не подавала.

А он ждал с подобострастием, подавшись вперед всем корпусом.

– Как вы здесь оказались?
– спросила Мария Ивановна.

– Дак ведь нужда заставит сопатого любить. Вот в сторожа нанялся, подрабатываю. Пенсия маленькая.

– Но почему здесь, а не в Якутии?

– Ге-ге... Не сработались мы после вас с Людмилой-то Васильевной. Тяжелый она человек и зловредный. Она ведь меня под монастырь подвела... Попутала меня. Мол, казенное сено продавал. Какое оно казенное? Я сам его и косил. Ни за что, можно сказать, пострадал. И насиделся я, и из партии исключили. Теперь вот один как перст.

– Да, Сидор Иванович... Вот как оно все обернулось.

– Не говорите, Мария Ивановна! Вы уж меня извините... Ежели я вас и обидел чем тогда, так ведь исключительно по дурости. Зеленый был, совсем глупой.

– Бог вас простит.
– Она пошла прочь.

А старичок осмелел и посеменил за ней, сладко улыбаясь, опять стараясь заглянуть в лицо:

– Я ведь чего хотел попросить у вас... Взяли бы меня сторожем к себе. У вас место постоянное, тихое и в тепле все ж таки.

– Не надо! И не просите. С меня хватит и того, что было...