День да ночь

Такого Афонин не ожидал. Не предполагал, что Бакурский носит в душе такую тяжесть. Понял теперь, почему на Бакурского находило, и он лез под пули. Не из-за обожженного лица сторонился Бакурский людей, а из-за обожженной души. Но что он мог ему сказать, как утешить? Да и не умел Афонин утешать.

– Бывает, - сказал он, потому что ничего лучшего придумать не смог.
– И не такое у людей случается. Только это еще, Костя, не край. Жить все равно надо. Человек все-таки для жизни создан и должен стараться жить...

Бакурскому достаточно было и этого. Такого небольшого участия. Двух-трех добрых слов. От такого серьезного человека, как Афонин. Он согласно кивнул головой. Афонин не заметил кивка. Очень темно было в степи...

* * *

Кречетов глянул на часы.

– Четвертый час пошел, - сказал он.

Часы он где-то раздобыл себе шикарные, наверно генеральские. Цифры светятся, стрелки тоже, секундная во весь циферблат бежит. А в ремешок маленький компас вмонтирован. Игрушечный, но все равно красиво. Не часы - мечта командира. В них бы еще две-три шестеренки поставить - они бы и погоду предсказывали.

– Самое время нам с тобой прогуляться, - предложил он Хаустову.
– Пройдемся, посмотрим, как наши орлы себя перед боем чувствуют. От долгого ожидания на одних дремота нападает, на других мандраж. Скажу тебе по правде, я и сам ожидать не люблю. Нервишки начинают пошаливать.

Хаустов чувствовал себя нормально. Ни дремоты, ни мандража. Был несколько более напряженным, чем обычно, но самую малость. Просто с нетерпением ждал, когда немцы, наконец, начнут атаку. И был уверен, что с танками его батарея управится. Еще в училище понял, что танк не так уж грозен и уничтожить его очень даже просто. Главное - не растеряться и вести точный прицельный огонь. Потому и удивился откровению Кречетова. У старшего лейтенанта, считал он, нервы - кремень. Но простил эту слабость, понимал, что при всех своих достоинствах, Кречетов не артиллерист, а просто пехота.

– Да, надо пройти, все проверить, - согласился он.
– Самое время.

– Разгрузимся немного, - предложил Кречетов.
– Лишнее нам ни к чему.
– Он снял бинокль и положил его на плащ-палатку, на которой они сидели возле КП.
– Полевую сумку тоже оставим. Так-то полезная сумочка, но когда ползешь, она непременно норовит под брюхо залезть. Не столько делом занимаешься, сколько с этой дурой воюешь, - он положил рядом с биноклем полевую сумку.
– Развьючивайся. Документы у тебя где?

– Здесь, - Хаустов похлопал ладонью по своей полевой сумке, не кожаной, как у Кречетова, а кирзовой, словно солдатский сапог. В военные годы производство кожи шло медленней, чем производство лейтенантов и пришлось делать для них полевые сумки из кирзы.

– Напрасно. Никогда не клади туда документы. Клади в левый нагрудный карман. Сюда, возле сердца. Как броню. Жив останешься, документы при тебе. А убьют, так и документы не нужны. Сумку клади сюда, и бинокль, и портупею. Легче тебе будет без сбруи.

Хаустов послушно переложил документы в карман гимнастерки. Хорошо молодому лейтенанту. Все документы уместились в небольшом кармане, и еще место осталось. Сумку и бинокль пристроил на плащ-палатке, а портупею снимать не стал.

– Привык я к ней, - объяснил он.
– Как-то собранней себя в ней чувствую.

– Как хочешь, дело твое и упряжь твоя, - не стал нажимать Кречетов.
– Носи, пока не надоест.
– Он взял с плащ-палатки приготовленный заранее автомат и повесил его через плечо.
– У тебя какое оружие?

– ТТ и две обоймы.

– Небогато. Пистолет, конечно, тоже оружие, если хорошо стреляешь. Но автомат лучше. Ладно, пошли.

Вначале они направились к отделению Исаева, на левый фланг. Там окопались шоферы автобата. Сплошные "орлы", мастера скоростных пробегов, бесстрашные покорители фронтовых дорог.

Шли тихо. Никто их не услышал, не заметил, никто не окликнул. Метрах в десяти от окопа Кречетов придержал Хаустова: "Постой, мол, здесь", а сам неслышно подошел к окопу. Солдаты сидели на земле, дремали. В дальнем конце двое о чем-то тихо разговаривали.

Кречетов нагнулся, вынул за ствол прислоненный к стенке окопа автомат, затем второй. Солдаты по-прежнему дремали. И те, которые разговаривали, ничего не увидели, ничего не услышали. Он положил автоматы на траву, постоял. Ожидал: должны же его заметить! Напрасно надеялся. В окопе царили мир и покой. Кто-то даже всхрапнул со смаком, передохнул и пошел рокотать гулко и прерывисто, как мотор "мессера".

Кречетов подождал бы еще, но не выносил храпа.

– Отдыхаем?
– почти ласково спросил он.

Если бы рядом разорвался снаряд, это произвело бы, наверно, на солдат меньшее впечатление. Потому что разрывы снарядов, даже при их шоферской службе, можно было услышать чаще, чем такое вот воркование старшего лейтенанта. И потом, если снаряд разорвался, то, считай, самое неприятное уже позади. А если старший лейтенант Кречетов начинал ласково разговаривать, то это означало, что все неприятное еще впереди и скоро можно будет узнать много нового и интересного.

Солдаты вскочили, как бы выстроились шеренгой в узком окопе, только не по ранжиру, и молча таращили глаза на старшего лейтенанта. Тут и Хаустов подошел.

– А что, - продолжал Кречетов.
– Сухо здесь и воздух чистый - прямо курорт. Все располагает.

Отвечать на такое не надо. Бесстрашные покорители фронтовых дорог были рады хоть этому.

– Интересно, кто у вас наблюдает?

– Все и наблюдаем, - осторожно ответил командир отделения.

– Так я и думал, что все. Вы ведь моя надежда и опора, лучшее отделение. Лихие водители. Сто очков вперед можете дать каждому, - продолжал издеваться Кречетов.
– А чего же вы нас с лейтенантом не заметили при таком бдительном наблюдении?

– Видели мы вас, - неуверенно сказал Исаев.

– Понял!
– обрадовался старлей.
– Это у вас такая военная хитрость. Сидите, как будто дремлете, врага подманиваете. А как только враг подойдет, вы его тут же беспощадно уничтожаете. Так что ли?

– Так, - грустно соврал Исаев.

– Интересно задумано, - оценил Кречетов.
– А почему вы автоматы побросали? Они вам вполне могли бы пригодиться.
– Он поднял с земли два автомата: один в правой руке, другой в левой.
– Чьи?