День последний
Шрифт:
Гости засмеялись.
— Затейливо медвежий поводырь речь ведет, Ми-хаилчо, — промолвил старый боярин с добрым толстым лицом. сидевший как будто на самом нижнем конце стола, но, видимо, пользовавшийся почетом. — Неужели ты его накажешь?
— Прощаю, прощаю!— воскликнул царевич, раскрасневшись. — И подарки получат поводыри с медведицей. Теперь же. Можно, протосеваст ‘? — обернулся он к старому боярину.
— Можно, можно, — важно, степенно ответш тот.— Коли дарить — не скупись, щедрой рукой давай; а наказывать, так наказывай по-настоящему. Вот как по-царски следует!
Но
— Воля твоя, — тихо ответил он. — Но палки поводыри тоже заслуживают. Ведь это отроки.
Юного Михаила-Асеня такой ответ, видимо, обидел и огорчил. Он призадумался.
— Нет, дядя Раксин, так нельзя! — наконец воскликнул он, ударив в ладони. — Все прощено!
И, забыв о Раксине и протосевасте, вдруг повернулся к Сыбо.
— Сперва пускай медведица попляшет! — нетерпеливо воскликнул он.
— Еще одно надо медведице, царь, только не от тебя, —осторожно начал Сыбо, глядя на одного царевича. — Кто та юнак-боярышня, что на землю ее скинула, как ягненка?
— Кто? — воскликнул Михаил-Асень. — Это Елена, дочь великого прахтора Петра. 24
При этом он указал на Елену и с любопытством спросил:
— Чего же медведица хочет от нее?
Сыбо повернулся к девушке, глядевшей на него с удивлением.
— Боярышня Eлeнa, — поклонившись, начал он. — Слава боярству твоему и юначеству1 Ловко повалила ты на землю нашу Станку, наряд ее праздничный в пыли вываляла. Да она на тебя не в обиде. Протяни ей ручку свою: она ее поцелует, боярышня. И не только поцелует да оближет, а еще и даст тебе кое-что.
— Мешок яблок да бочку меду, — засмеялся один из молодых бояр, задорно глядя на Елену.
— Всякое даяние' благо, коли от чистого сердца идет, — возразил Сыбо, быстро о б ернувш и сь к нему. — Нет, боярин, Станка понимает приличия.
Он поглядел на Елену.
— Вот что она хочет тебе дать, боярышня.
И, вынув из-за пазухи тяжелый золотой перстень, он протянул его, держа двумя пальцами, Елене.
— Перстень! — в один голос воскликнули боярыни и бояре, причем некоторые даже привстали с места.
А юный царевич прибавил:
— Славно, славно! .
И с нова что-то зашептал маленькой княгине, которая ничего не понимала в происходящем.
Елена некоторое время сидела неподвижно, устремив взгляд на перстень, который протяги в ал ей Сыбо. Лицо ее мало-помалу раскраснелось, как пион, потом вдруг побледнело. Она быстро встала и взяла кольцо.
— Это мой перстень, — тихо промолвила она. — Что ты издеваешься надо мной, медвежатник?
Сыбо засмеялся.
— Я так и думал, боярышня. Когда ты дернула веревку, чтобы повалить Станку, он соскользнул у тебя с пальца. Она сама нашла его в пыли на пути к воро-там, когда сокол ...
— Постой, иостой, по в одырь! — громко крикнул Ми-хаил-Асень. — Ты говоришь, сама медведица отыскала перстень? Слышите, бояре? А мы ее голодной держим ... Станот! — крикнул он слуге, который хотел поста в ить
на стол большой противень с политым медом и украшенным ягодами кунжута, еше теплым сдобным пирогом. — Не сюда. Нам довольно. Медведице, медведице!— Нет, погоди, — приб а вил он, когда испуг анный и растерянный слуга уже готовился исполнить приказание: — Не на противне. На золотом блюде!
И, схватив свое большое золотое блюдо, он, с помощью слуги, поспешно переложил на него лакомство.
Бояре громко' з а с м е я л ись, з ашу мели.
— Молодец, Михаилчо! Многие тебе лета! — кр и к нул тот же сидящий на нижнем конце стола боярин в чине протосеваста. — Вот это по-царски! Отыскала золотой перстень, ну и ешь на золотом блюде. Ха-ха-ха!
Более порывистые бояре вскочили из-за стола; боярыни вытянули шеи.
— Ешь, ешь, мишенька! — послышалось отовсюду.
— Кушай на здоровье с царского блюда царекий пирог!
— Дайте ей вина — горло промочить!
— Меду, меду еще!
— За стол, за стол посадим ее, бояре!
— В честь и в воспоминание о царевичевой свадьбе!
Тут подвыпившие бояре пришли в азарт. Большинство, забыв о медведице и пироге, повернулись к Ми-хаилу-Асеню.
— Да здравствует u а р евич!
— Да здравствует Михаил-Асе нь!
— Да здравствует молода я су пруга его Мар ия!
Видя, что все взгляды устремлены на нее, маленькая
княгиня растерялась. Но Михаил шепнул ей что-то, и она опять показала свои хорошенькие зубки и помахала ручкой.
— Да здр а в ств ует царь и импе рато р! — в оскл и кнул в свою очередь Михаил-Асень, зардевшись и глядя в сторону византийцев.
Бояре залпом осушили свои чаши.
— Да здравствуют Иоанн-Александр и Андр о ник!— пробурчал и протосеваст, громко стукнув серебряной чаш е й по столу. — Да здравствуют и г р е ки и бол г ары! Да б уде т между нами м и р! До в ольно пролили мы христианской крови!
Он опустил голову, и длинная белая борода его растеклась по темнокрасной одежде, словно растаявший снежный с угроб.
— Кир Ставраки, — снова подняв голову, обратился он к маленькому сухому византийцу, такому же седому, как он, сидевшему возле Раксина.
– Хотя ты, кажется, на что-то^ сердишься, но я хочу тебя спросить. Помнишь, как еще при старом императоре я с боярином Гры-дей — царство ему небесное! — приезжал в Царьград от царя Михаила-Шишмана, вечная ему память? Помнишь?
Византиец поднял на него свои маленькие бесцветные глаза и кивнул.
— Помню, бояр Панцос, — неохотно промолвил он по-болгарски.
— А помнишь, как мы пили вино и какие провозглашали здравицы?
— С тех пор много воды утекло. Стар я стал, —ответил византиец медленно, словно взвешивая свои слова.
Протосеваст Панчу поглядел на него, слегка нахмурившись.
— Стар стал? Я ведь тоже постарел, а ничего не забыл, — многозначительно возразил он. — У меня все в голове хранится, словно грамотей какой туда записал. Мы наполняли и поднимали чаши, и речь между нами шла только' о мире. И крест целовали, и патриарх нас благословил. А потом — опять за мечи!