День последний

Елена легонько высвободила руки.

— Тот, о ком я тоскую, обманул меня, — ответила она тоже тихо, но твердо. — И я ему этого не прощу.

Глаза ее гордо с веркнули.

В это время бояре снова запели:

Слава царю Асеню!

Как сивый поднялся сокол

Над царскими теремами...

Голоса звучали так мужественно и дружно, так задушевно и весело, что сра з у было видно: эта песня поющим по сердцу. '

Долго еще пели бо я ре; много мехов с ви но м осушили они, подымая всевозможные здравицы. Веселый запевало Витомир, перепев все песни, юнацкие и любовные, стал целовать кира Мануила и клясться, что хочет драться с агарянами и сложить свою буйную голову за веру христианскую, за Христа - спас ителя.

Дымящая сосновая лучина еще освещала горницу и развеселившихся бояр, а лампадка Хубавелы давно погасла, и ниша с иконостасом темнела в углу, словно детская могилка, украшенная базиликом и божьим деревом. Сама Хубавела спала, сидя на средней ступеньке деревянной лестницы, ведущей в каморку: у нее, видимо, не хватило сил до браться до верху, и она решила подремать на ступеньке, а заодно уж полюбоьаться еще немножко на боярский пир. Шапка у нее совсем съехала на затылок, новая белая одежда измялась, но лицо сохраняло блаженное и почтительное выражение, словно она во сне переживала все неслыханные и небывалые со' бытия дня. Возле самого очага, прислонившись к стене, дремал нищий дед KysMaH, держа на коленях старый, полусгнивший гудок. При особенно громких здравицах он приоткрывал один глаз и прикладывал к струнам кривой, изогнутый, словно коромысло, смычок. Но пальцы не подчинялись напеву или смычок скользил по мокрым от вина струнам, и бедняк всякий раз опять начинал всхрапывать, открывши рот. Только Смил еще держался на ногах, вместе с царскими Слугами разнося и наполняя чаши: одну поднесет боярину, другую сам осушит за его спиной.

Маленькая новобрачная скоро заснула сидя. Старая гречанка взяла се на руки и унесла из горницы; царевич проводил их; его тоже клонило ко сну, но он не хотел отставать от бояр и тайком от Раксина наполнял свою чашу. Вскоре после ухода княгини стали подыматься с мест и боярыни, вызвав шумный протест молодых бояр, которые не хотели их отпускать. В угоду им женщины остались еще не надолго, спели песню, посмеялись на проказы Витомира. Но в конце концов бояре не могли их удержать: они дружно встали и направились к выходу. Последней поднялась со скамьи Елена.

Заметив, что бояре и боярыни перестали интересоваться медведицей, Сыбо поспешил отослать ее с Гедеоном к Коложеге, а сам взял трехногий стул и сел у порога. Отсюда ему было видно и то, что делается на дворе, и кто входит в горницу или выходит из нее. Время от времени он незаметно поглядывал на Елену. Со двора веял свежий ветерок; за белой оградой постоялого двора тихо и протяжно шумел лес. Сквозь листву возвышающегося возле самого дома большого вяза блестели три звезды Сохи *, а когда тихий вечерний ветер колыхал листья, казалось, что это не ветки колеблются, а сами звезды на небе качаются, будто на качелях в Юрьев день. От выпитого вина и усталости у него слипались глаза. Хотелось растянуться под открытым небом на стоге сена и, чихнув два-три раза от пыли и запаха богородской травы, беспечно и безмятежно заснуть, словно какой-нибудь пастушонок, под кротким пологом звездной ночи. Сперва он слушал песни бояр и сам под- ²⁶ тягивал вполголоса, потом перестал их воспринимать; только порой слуха его касались какие-нибудь случайные слова, какое-нибудь юнацкое имя. Чтобы побороть дремоту, он твердил себе, что надо дождаться, когда мимо пройдет Елена, заметить, в какую колымагу ляжет она спать. Или, вдруг встрепенувшись, глядел на лес и думал, что сейчас там, на самой опушке, под каким-нибудь дубом, стоит Момчил и только ждет от него знака, чтобы прискакать вместе с Райко и похитить боярышню. Ему почему-то стало казаться, что либо Момчил опоздает, либо боярышня догадается, подымет крик, и его, а может, и Момчила схватят и кинут в темницу. От этой мысли ему стало так страштю, что захотелось сейчас же дать знак воеводе, чтобы поскорей услыхать ободряющий топот его коня, увидеть его бешеную скачку. Но страх этот скоро прошел сам собой, и осталась только какая-то боязнь, смутное предчувствие будущих опасностей. Он опять поглядел на Елену, и она как будто- заметила этот взгляд. Ему надоело сидеть у двери, как нищий, и высматривать добычу, словно легавая. Что же не выходят боярыни? И вдруг дремота одолела его в тот самый миг, когда они вторично собрались уходить. Смыкающиеся гл аза его увидели, как они — кто гуськом, кто п арами — н а правил ись к двери. Он даже мог их назвать, так как запомнил их имена: русая, высокая и стройная, как тополь, — Елица; полная и смуглая, с глазами серны, — Христина... И ему вдруг опять показалось, что самая п осл едняя, идущая одиноко позади, — не Елена, а сестра Момчила Евфросина, нареченная его сына Стефана, на которой он, Сыбо, старый Сыбо, не дал сыну жениться, потому что сам сходил с ума по ее гл азам. Тот же стро й -ный, гибкий стан, те же красиво изогнутые брови, та же судьба — быть похищенной и опозоренной. Сыбо почувствовал, что проходящая опустила ему в руку какой-то маленький круглый предмет. Глаза его широко раскрылись, дремота рассеялась, и при свете горящей сосновой ветви и сиянии звезд он узнал тот самый перстень, который дал Елене. Сыбо вскочил, поглядел на двор. Ел ена уже приближалась к тени, отбрасываемой вязом.

Он сбежал вниз и, еще не оч н у вшись от своих мечта -ний, крикнул ей вслед:

— Евфросина!

Но тотчас же понял свою ошибку и, догнав Елену уже Под вязом, шепотом позвал:

— Боярышня! Боярышня!

Девушка обернулась так стремительно, что Сыбо оказался с ней сразу лицом к лицу. Несмотря на темноту, глаза ее сверкали, и во взгляде было столько гордости, что хусар невольно отпрянул. «Ей не боярышней быть, а царицей!» — вспомнил он слова старого псаря, от которого узнал ее имя. «Вот какая дочка у этого боярина Петра, будь он неладен!» — промелькнуло у него в голове. Только теперь как будто дошло до его сознания, что Елена — дочь великого прахтора Петра, сделавшего ему с Момчилом столько зла, которое требует отмщенья. Впервые почувствовал он злорадство при мысли, что такую знатную девушку похитит его побратим.

— Чего тебе надо, медвежатник? — тихо и гордо спросила она. — Зачем зовешь меня?

И, не дожидаясь ответа, заговорила сама:

— Если ты украл перстень, возьми его. Я возвращаю его тебе. Делай с ним что хочешь. Если . .. если тебе кто-нибудь его дал, отыщи этого человека и верни ему. Он переплясал меня на Комниновом лугу возле Одрина, и перстень теперь — его. Что дочь великого боярина Петра кому отдала, того вовек назад не возьмет. Так и передай. Слышишь, мужик?

И она гневно топнула ногой.

Сыбо, отступив на шаг, поглядел на нее.

«Ты огонь, да и на тебя укор от найдется», — поду мал он.

Потом ответил:

— Слышу, слышу, б оярышня! Ты догадалась: не украл я перстень и не нашел, а мне его дали. Послушай, боярышня, — продолжал он, понизив голос и оглянувшись вокруг, — не сердись на юнака! Ты ему перстень в заклад отдала, а он тебе его как знак возвращает. О твоем добре заботится.

— Обо мне есть кому позаботиться, — так же гордо возразила Елена. — Уходи, медвежатник. Ступай к отрокам и сокольничим. Если бояре увидят, что я с тобой разговариваю, они песенку про меня в Тырнове сложат.

И она повернулась, чтобы уйти.

— Боярышня, — прошептал Сыбо, чувствуя в сердце прежнюю тревогу: вдруг Момчил опоздает, вдруг Елена

113

8 Сюян Загорчинов

догадается обо всем! — Боярышня, — повторил он, -• неужто тебе жизни и молодости своей не жалко?

Девушка поглядела на него через плечо.

— Кто ж это хочет отнять у меня молодость и жизнь? — спросила она.

— Боярышня, — продолжал он, подходя ближе к ней. — Ты слышала имя Момчила? Знаешь что-нибудь о нем?

— О Момчиле? Нет, я не знаю, кто такой Момчил... Погоди! — вдруг прервала она сама себя. — Ты меня про Момчила спрашиваешь, а мне другое на ум приходит. Почему ты меня сперва Евфросиной назвал? Я это имя от отца слыхала.

Хусар отпрянул, словно его ударили жердью по голове, и у него в глазах помутилось.

— От отца? — хриплым, глухим голосом промолвил он. — О какой Евфросине шла у вас речь, боярышня?

— А ты почему меня так назвал? — настойчиво повторила она свой вопрос.

— Эх, боярышня, — неохотно ответил Сыбо. — Не время и не место толковать об этом. Я тебя принял за одну девушку, которую встречал когда-то: Евфросиной звали. Такая же была красавица, как ты.

— Она жива? — с любопытством спросила Елена.

Сыбо махнул рукой.

— Все одно, что ... померла. В монастыре она.

— Кажется, это та самая, — задумчиво промолвила боярышня. — Год тому назад, когда я в церковь шла, отец сунул мне в руку два серебряных гроша. «Возьми, говорит, поставь большую свечу и запиши в поминание... Евфросину, сиротку одну».

Вдруг Сыбо вышел из тени вяза и направился к воротам. Боярышня следила за ним взглядом. На полпути он остановился, словно прислушиваясь к чему-то, происходящему снаружи.

— Слышишь, боярышня? — спросил он совсем другим голосом, указывая рукой на дорогу. — Слышишь конский топот?

Елена, подняв голову, прислушалась. В самом деле, издалека, но явственно доносился стук копыт. И как будто скакал не один, а несколько коней приближалось к постоялому двору как раз с той Стороны, куда показывал хусар.