День последний

Но глядел он не только на небо. Время от времени взгляд его устремлялся и за реку, к Царевцу, скользя от огней к освещенным окнам дворца. Переезжая вброд Ксилохорский ручей, он подождал, пока конь напьется холодной воды, а сам в это время долго смотрел на крепость, тревожно вслушиваясь в колокольный звон и неясный шум, доносившийся оттуда. Казалось, он был до того поглощен своими мыслями, что не замечал ни усталости коня, ни того, что тот хромает. Дав ему напиться, он тотчас снова погнал его во весь дух. Но в том месте, где дорога поворачивала к Гарвану и впереди зачернела огромная Трапезица, конь споткнулся, чуть не скинув хозяина на землю. Всадник проворно соскочил и несколько раз ударил животное по ноздрям. Потом наклонился, осмотрел копыто и дальше повел коня в поводу. Животное покорно пошло за ним, сильно хромая.

Неизвестный зашагал вдоль ограды св. Димитра и стены нижнего города, спускавшейся с самого высокого места Трапезицы к Янтре. Войдя в проход между Трапе-зицей и Гарваном, в тень, отбрасываемую крепостью, он пошел как будто спокойнее. Дальше дорога поворачивала налево, к Трапезице, склоны которой казались совсем черными. Вскоре неизвестный подошел к группе слабо освещенных низких домишек, ютившихся у самого берега Янтры и принадлежавших к Жидовскому селу, местожительству еврейских купцов и ювелиров.

Миновав несколько кривых уличек, путник остановился возле одной халупы, крупнее других по размерам и лучше освещенной. Ее окружал высокий крепкий забор. Ворота были приоткрыты. Путник толкнул их, вошел сам и ввел коня.

Он был здесь, видимо, не впервые, так как не стал раздумывать, куда ему идти, а без колебаний зашагал по дорожке, вымощенной неровными плитами. Дорожка привела человека и лошадь к цели; это была пристроенная к стене конюшня. Просунув голову в окно, неизвестный увидел при свете месяца привязанного к яслям черного жеребца под высоким красным седлом, как на боярских конях. Почуяв товарища, жеребец поднял голову и вытянул шею к окну; потом с тихим ржаньем опять отвернулся и стал жевать сено. На лице путника выразилось изумление. Не теряя времени, он ввел и свою лошадь в конюшню, привязал ее к яслям, положил ей сена. Потом вышел из конюшни и затворил за собой дверь.

Минуту постоял, размышляя; потом поднял голову, прислушался: где-то близко скрипнула дверь, послышался разговор. Говорили двое. Путник, прижавшись к стене, стал осторожно приближаться. Таким способом он добрался до низкой двери, пробитой в сводчатой каменной нише, к которой вело несколько круглых ступеней. Дверь была полуоткрыта, и на пороге, спиной к путнику, стоял какой-то человек, освещенный из внутреннего помещения глиняным светильником, который высоко держала старческая рука. Человек говорил вполголоса. Роскошный, хотя поношенный зеленоватый плащ и торчавший из-под плаща меч говорили о том, что это боярин. Да и голос его звучал повелительно, высокомерно. Его собеседника, с того места, где притаился путник, не было видно, но последний как будто вовсе им и не интересовался, а смотрел только на боярина, внимательно, напряженно ВСлушиваясь в то, что тот говорит.

— Триста генуэзских дукатов будто три тысячи даешь, разбойник! А знаешь, зачем я в Валахию к Иванку Басарабу еду? — сердито говорил боярин, бренча кошельком, будто пересчитывая деньги.

Другой голос, тихий, старческий, ответил что-то, но что именно, нельзя было разобрать.

— Насчет того, что ты беден, рассказывай кому хочешь, только не мне. Беден! Да у тебя по кафтану даже блохи позолоченные да посеребренные прыгают, — продолжал боярин, перестав бренчать дукатами; видимо, он спрятал кошелек за пазуху. — Ну ладно! Довольно об этом. Приеду, верну тебе вдвое, втрое. Что, не веришь? Неужто заклада не довольно?

Старческий голос опять что-то произнес.

— Заплатить тебе? За что? За кислятину, которой ты меня потчевал вместо вина? Или за прелое сено для коня? Убирайся к черту, старый колдун! Ты думаешь, я не знаю, какие у вас тут ведьмовские дела творятся и бесовские игрища по ночам? Или воображаешь, что ежели одна из ваших иудеек теперь царицей стала, так аллагатор Белослав тебя испугался? — уже крича, закончил боярин, тот самый, что бранился со стражей у ворот Царевца.

С сердитым ворчаньем аллагатор спустился по ступеням и направился к конюшне. Он прошел возле самого путника, не заметив его. Как только' он завернул за угол дома, путник кинулся к ступеням, одним прыжком взлетел на верхнюю и оказался у двери как раз в тот момент, когда она еще не успела закрыться. Он изо всех сил дернул ее и вошел внутрь по пятам старого еврея, только что беседовавшего с боярином.

— Ай! Арон! — испуганно воскликнул старик, обернувшись, и хотел было скрыться в находившуюся в глубине комнаты узенькую дверцу. Но путник схватил его за полу широкого пестрого кафтана, оттащил подальше от обеих дверей и быстро захлопнул входную, а на маленькой опустил щеколду. При этом плащ соскользнул с плеч путника. Он остался в короткой кожаной одежде, расшитой синим галуном.

Это был крепкий, широкоплечий юноша, в рыжих кудрях, с веснушчатым лицом. Страшная бледность его объяснялась, быть может, гневом, но, возможно, это был обычный цвет лица. Немного раскосые, но прекрасные блуждающие глаза его горели темным, злым огнем. В левом ухе было продето медное колечко, а у пояса на железной цепочке висел широкий кривой мясиичий нож. Обнаженные до локтей руки пестрели изображениями звериных и драконьих голов.

Насколько молод и силен был юноша, настолько же старым и дряхлым выглядел его собеседник. Борода у него была такая длинная, что он засовывал ее за широкий, расшитый позументами пояс, который стягивал его пестрый, пышный на груди и плечах кафтан. В этой просторной одежде тощее тело его двигалось словно костлявый палец в большом перстне, а лицо наполовину скрывала белая повязка с черными крапинками, из-за которой торчал большой мясистый нос.

Странен и необычен был также вид комнаты, маленькой, низкой, загроможденной множеством полок и лавок, заваленных молотками и пилами, цветными стеклами, позеленевшими старинными запястьями, всевозможными весами — от самых маленьких до самых крупных — и множеством других предметов. Мерцающий светильник не позволял все рассмотреть, но там были и стенные шкафы, и темные ниши, полные всякой одежды, оружия, воинских доспехов, посуды. Пахло старьем, плесенью, густыми благовониями, которыми были пропитаны наряды.

Старик успел кинуться к столику, на котором блестело несколько больших золотых монет. Он схватил их в горсть и сунул к себе за пазуху.

Наконец юноша заговорил.

— Симантов бен-Аззаи! — гневно промолвил он. — Пять месяцев прошло. Я пришел за обещанным.

— Ай, Арон! Арон! — снова заохал старый еврей и, сжав свое лицо ладонями, закачал головой, словно у него болел зуб. Но глаза его рыскали между сердитым собеседником и маленькой дверью.

— Сара! Где Сара? — вдруг крикнул Арон.

Старик перестал качать головой и осклабился. Губы

его обнажили два черных зуба, острых, как шила.

— Ох! Испугал же ты меня, Арон, испугал старика. Я подумал: сейчас Арон вынет нож и зарежет доброго старого Симантова, который еще отца его, Моисея, знал и о дедушке его слышал. Хе-хе!

— Мне не надо твоих денег. Не стану я из-за них нож свой марать! — возразил юноша, поняв, о чем говорит старик. — Не отдам Сару за все твои дукаты, червонцы и золотые. Где она, говори! Приведи мне ее — и можешь идти, куда вздумается. А иначе — ножом в бок!

Поглядев на старика зловещим взглядом, Арон поднял кривой нож. По блестящему лезвию скользнула светлая полоска.

— Ш... ш ... Арон! — таинственно зашептал Симантов, приложив палец к губам и со страхом глядя на грозный клинок. — Как бы там не услыхали!

— А кто в мидраше? — невольно понизив голос, осведомился Арон и, в свою очередь, устремил взгляд к маленькой двери.

— Равви Шемайя, Гамалиил и старейшины.

— Что они там делают? — спросил юноша уже с тревогой в голосе. — Сегодня суббота.