День последний

Старец помолчал, & монахи радостными лицами стали усаживаться поудобней на своих деревянных стульях. Братия сидела задлинным узким обеденным столом, в просторной светлой' гррнице с оштукатуренными стенами и утоптанным полом, расположившись по старшинству и подвижническому достоинству: по одну сторону преподобного сидел отец Варсонофий, по другую — товарищ Григория Синаита, отец Герасим из Еврипа, его ровесник, с лысой головой и серовато-синими глазами. Дальше — слепой старец Аарон и больной Илларион — тот, у которого ночевал Теодосий; еще дальше — более молодые и не столь давно постригшиеся. Сам Теодосий сидел возле беспокойного худого инока, который пришел с ним из Тырнова. Добророман находился дальше всех, у самой двери, между двух постоянных своих спутников: Григория Доброписца и отца Иосифа. В каменном очаге со слегка закоптелым сводом горело несколько больших поленьев, распространявших отрадное тепло. Когда послушники на мгновенье отворили дверь, снаружи пахнуло холодом, и глазам представилась обитель, вся в пушистом снегу. Под этой белой пеленой окрестность выглядела совсем иначе: словно горы подошли ближе, а скала с тремя пещерами стала не такой высокой и растянулась вширь. Между пещерами и рекой высилась теперь башня, окруженная плотной засекой. Снег бесшумно валил крупными хлопьями, скрадывая дали, но все же на вершине башни был ясно виден закутавшийся в длинный плащ сторожевой. Над келейками подымались тонкие струйки дыма; они таяли в сером небе, как будто белые снежинки впитывали их в себя.

Преподобный заговорил о трех степенях, которые надлежит пройти молчальнику, чтобы освободить свой дух от греха, после чего душа его, свободная от затемняющих ее материальных влечений, вновь станет, согласно своей природе, совершенно разумной, каким был до своего грехопадения Адам.

— Первая степень, — возвысил голос Григорий

Синаит, и правая рука его выпустила несколько зерен на четках, которые од все время перебирал у себя на коленях, — это альфа безмолвия, паперть храма, нижняя ступень той лестницы, соединяющей небо и землю, которую видел праотец наш Иаков. 1\оротко определить эту степень можно так: удаление от мирской жизни, пустынно-любие и труд. Труд, — повторил старец, — ибо кто ленится работать руками, тот и умом и сердцем ленив; а такой молчальник не достоин есть хлеб своей обители. Но это не все. Этого еще недостаточно....

Пока Григорий Синаит говорил, сердце Теодосия волновали особенные чувства: он, как и остальные присутствующие, всей душой внимал словам наставника, но в то же время находился не только в Парории, среди своих сподвижников. Душа его была охвачена возбуждением, которое удесятеряло его силы и позволяло ему находиться в нескольких местах одновременно. Достаточно ему было остановить свой взгляд на белых стенах или на столе, за которым монахи только что окончили свой скромный обед, как он говорил себе, что и горница и этот дощатый стол созданы его заботой. Деньги, выхлопотанные им у царя, вложены и в них, и во вздымающуюся над обителью башню, и в окружившую монастырские здания засеку. Мысль его летела еще дальше; он видел, что теперь благодаря его усилиям преподобному и монахам не страшны не только нападения разбойников, но и нужда и болезни: в обители воцарилось довольство, но лишь настолько, чтобы дух имел возможность забыть о земных заботах, не погрязая в то же время в тунеядстве и роскоши. И все же, сознавая свои заслуги и чувствуя удовлетворение, Теодосий ни минуты не испытывал высокомерия или гордости и нисколько не йозносился над братьями. Его только радовало сознание, что он исполнил свой долг и сделал своих близких счастливыми. Он расценивал свои дела лишь как осуществление того, что отец Григорий говорил о духе и добродетелях молчальников, и поэтому чувствовал ту полноту бытия, которой напрасно ждал долгие годы.

На мгновенье наступила тишина, и Теодосий, словно пробужденный ею, вернулся к окружающему.

Григорий Синаит перевел дух, прежде чем перейти ко второй степени. Потом, обведя своих слушателей сияющим взглядом, продолжал:

— ВтораЯ'-(:тепень — это умная молитв.. Пройдя первую степень, стщень действенных добродетелей, молчальник подобен золотоискателю, вырывшему яму в земле, но еще не нашедшему'-золота. Только вооружившись созерцательными добродет^ями умной молитвы, обнаружит он под пылью и камнями золотоносную жилу. Умная молитва — это кирка и застуц молчальника.

Последние слова Григорйй Синаит произнес особенно отчетливо.

Он сказал далее, что умная мздитва связана непосредственно с духом, как младенец с матерью, и в ней проявляется подлинная его благодать. Молчальник не нуждается в устной молитве и в пении псалмов, утверждал отец Григорий, ибо голос дан нам ради нашей грубости и несовершенства. Но в то же время старец посоветовал ученикам своим не торопиться и сперва произносить молитву также устами. Только когда молчальник научится своему делу, ум воспрянет, получив от духа силу в молчании напряженно молиться всем своим существом.

Теодосий жадно слушал речь старца, чувствуя, как по телу его пробегает легкий озноб радости и блаженства. Но он попрежнему был не только здесь, в новой светлой горнице. Упоминание об умной молитве перенесло его на несколько месяцев назад, когда он впервые услыхал это выражение из уст Григория Синаита. Теодосий увидел себя в пещере и снова ощутил прежнее сладостное чувство, которое он испытал, шагая по неровному полу к поднявшемуся ему навстречу парарийскому игумену. Вспомнил, как старец помог ему подняться с колен, усадил его возле себя на низкую скамью и назвал его по имени. Эта первая встреча уже отошла в прошлое, но стояла перед его умственным взором как живая, а главное — показывала ему совсем другой образ его самого. Словно тогда он был малое дитя, делающее первые шаги, а теперь стал мужчиной и стоит крепко на ногах. Вот что сделал с ним Григорий Синаит, после того как Добророман перенес его на своей спине через тихую, говорливую монастырскую речку. Без духовной поддержки старца он не мог бы вернуться по своим стопам в Тырново, чтобы повидать отца и сестру и сделать все, что он сделал. Он чувствовал себя сильным духом и телом, способным горами двигать, расчищая путь идущим по его следам.

257

17 Стоян Загорчинов

Наконец-то получил он уверенность в своих силах и знание того, как и к чему эти силы приложить.

Осветив вторую степень, Григорий Синаит перешел к третьей и последней, какой может достигнуть молчальник. Эту степень он определил как опьянение духа, неизреченное блаженство, жизнь бесконечную и бессмертную, мир и тишину, ничем не омраченные. Тут человек, духовно уподобившись божеству, просто и естественно зрит все тайны и загадки божии. Так, через послушание и умную молитву, молчальник достигает соединения с божеством и видит его воплощенным в свет нетленный и нерукотворный, каким был и фаворский свет.

Григорий Синаит окончил речь свою совсем слабым голосом, но подвижники слушали ее, уловляя звуки как бы прямо с уст преподобного и сами собирая их в слова. Огонь в очаге догорал, и в горнице стало холодно, но никому даже в голову не приходило встать и подбросить дров. Наконец старец встал, а за ним и остальные иноки. Лица у всех были просветленные, ясные. Никто ни с кем не разговаривал, никто ни на кого не глядел, словно каждый думал только о своей душе, искал бога в своем сердце. Сам преподобный не смотрел больше на своих сподвижников. Взгляд его был обращен внутрь. Окончив свою речь, он как бы прошел до конца все тропы, ведшие к другим людям.

Как только Григорий Синаит вышел из трапезной, все стали расходиться по кельям — кто в одиночку, кто с другими братьями и послушниками. По тропинкам потянулись жиденькие вереницы, в которых каждый казался тенью идущего впереди. Теодосий пропустил всех, оставшись последним у двери в трапезную. Он долго глядел на черные силуэты братьев, расползающиеся во все стороны, словно пчелы после зимней спячки в улье.

Снег попрежнему падал большими хлопьями. Белизна окутала одинокого инока, словно нежная ткань, под которой он чувствовал лишь биенье своего сердца. Словно рек.а замерзла, но подо льдом текут, журча, ее струи. Так и у него в сердце тихо и радостно, с живительным журчанием бежала кровь. Все его существо трепетало от этой белой, умиротворяющей тишины.

ЧАСТЬ

тЬетья

v ........

Ц

ЮНАКИ

Вдаль он смотрит на дороги

белые:

Тучи пыли отовсюду движутся, Грозной окружен он силой

воинской.

Народная песня о Момчале

1. ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА

В 1342 году, через два дня после успения, вниз по течению Марицы, вдоль правого ее берега, ехал маленький конный отряд во главе с певуном-боярином Витоми-ром.

Широко разлившаяся большая река блестела, будто серебряный пояс, среди прибрежных тростников, разделявших сплошное водное пространство на боковые рукава или окружавших продолговатые озерки и ерики со стоячей зеленой водой. Издали нельзя даже было понять, куда течет река, и не слышалось плеска воды, лениво ползущей на юг. В гладкой водной поверхности отражались громоздящиеся на горизонте скопления кучевых облаков. Их двойные образы — и в небе и в воде — напоминали близнецов. Солнце стояло высоко и заглядывало вниз лишь изредка, словно не желая видеть отражение своего усталого, затуманенного лица. Иногда из тростника поднималась стая диких уток и перелетала на левый берег, такой же пустынный и выжженный, как правый. Дорога вела по самому краю водной пустыни, взбираясь на низкие прибрежные горы. Там, белоглавым орлом, опустившимся на окалу, высилась башня. К ней и приближался теперь конный отряд.