День последний

Она снова устремила глаза вдаль; щеки ее запылали.

— Мне снится, — тихо, словно для себя одной, повторила Елена, — будто я к бешеному коню привязана, и летит тот конь по темному лесу, а за мной кто-то скачет во весь дух; в ушах топот, слышу храп усталого коня...

Она спохватилась и прикусила губы, словно почувствовала, что брату об этом не надо рассказывать.

«Она права. У нее больше сходства с отцом, чем со мной, — подумал Теодосий и тут же упрекнул себя: — Какой я несообразительный! Ведь она — молодая девушка. Надо ей искать жениха. Как же я теперь, после смерти отца, оставлю ее, бедную, в пустом доме одну, словно горькую кукушку? — Эта мысль так встревожила его, что он невольно вздохнул. — А если она уже полюбила кого-нибудь? — промелькнуло в его мозгу. — Но кого же? Уж не Драгшана м, которому перстень дала в залог?.. Ну да, конечно Драгшана. ..» — вдруг быстро и уверенно решил он и при этом незаметно для самого себя произнес вполголоса это имя.

Елена в испуге поглядела на брата широко раскрытыми глазами.

— Что ты сказал, братец? Что шепчешь?

— Я думаю о том, что тебе пора замуж, замуж пора, — тихо и как-то робко ответил он. — За боярина Драгшана, которому ты перстень дала...

— За Драгшана? — резко прервала она с горьким смехом. — А знаешь, братец, кто этот боярин, за которого ты меня выдать хочешь? Момчил, Момчил! Тот самый хусар, что меня похитил, бывший отрок нашего отца, доведший его до гибели. Вот кто это! — крикнула она.

Теодосий быстро встал, Елена тоже. Но она тут же опустилась на колени перед братом, спрятала лицо в складках его рясы и заплакала навзрыд.

— Братец, братец, — простонала она сквозь слезы.— SI люблю Драгшана-Момчила. SI полюбила врага отца и его губителя, полюбила навек!

И не вставая с колен, мешая слова со слезами, Елена одним духом рассказала брату все — начиная Одрином и Комниновым лугом, где боярин Драгшан, переплясав ее, взял у нее перстень, и кончая монастырем святой Ирины и Момчиловым гневом. Ничего не утаила: ни того, что делалось у нее в сердце, ни исповеди сестры Ксении, ни греха, совершенного их отцом. Слова словно жгли ей грудь; она торопилась все высказать, опорожнить до дна всю душу, как опоражнивают зацветший водоем. Слезы ее мочили черную рясу Теодосия, который молча стоял и слушал. Но мало-помалу он стал склоняться все ниже, и рука его, гладившая Елену по голове, задрожала, как у старика.

В то время как девушка торопилась облегчить свою душу, его душа, наоборот, впитывала ее омытые слезами слова и мучительные признания, разбухая у него в груди, как намоченное зерно. Все человеческие страсти собрались там, как в сосуде, и, громоздясь друг на друга, молили об утешении и возмездии. А он стоял, беспомощный, испуганный, растерянный, не раскрывая рта, не обращаясь с молитвой к богу, словно сам понимая, что никто не может ему помочь. Он вспоминал, как вот так же беспомощно сидел перед царем и Сарой, как при виде их человеческих лиц отпали все его осуждения и укоризны. как его сердце простило все. «Господи боже, будь милостив к людям!» — прошептал он, чувствуя, что у него выступили слезы на глазах.

— Довольно, довольно, сестрица, — промолвил он наконец, пробуя поднять ее лицо, но девушка уткнулась еще глубже в складки его рясы. — Бог простит нашему отцу его грех и смирит исстрадавшееся гордое сердце Момчила! Сестра Ксения сама искупила свои прегрешения, и ее бог уже простил. А ты молись, Елена! Со временем все забудется! Пути божии неисповедимы! Кто знает, не послал ли тебе всевышний сердечную муку ко благу? Чтоб ты сама смирилась и сердце разбойника обратила на правый путь...

Елена подняла к брату заплаканное лицо. Удивленно взглянув на него, встала.

— Его сердцене смирится. И мое тоже. Я буду любить и в то же время ненавидеть его, пока жива и пока во мне будет жив его образ. Свое сердце истерзаю, но и его не пожалею: пусть помнит и думает обо мне как о мертвой. До самой могилы ...

— Не говори таких страшных слов, сестрица, — кротко остановил ее Теодосий. — Будет, как господу богу угодно. Молись ему!

— Лучше ты, братец, помолись за меня, — возразила Елена с печальной улыбкой.

Она наклонилась и поцеловала ему руку, словно прощаясь.

— Дело не только в этом, братец, — прибавила она, помолчав. — Сердце у меня гордое, это правда. Но меня мучит еще другое. Он виноват в смерти нашего отца. Но кто сделал его разбойником? Разве от счастливой жизни пошел он бродить по лесам, по пустым дорогам? Не соверши наш отец греха над Евфросиной, Момчил не замахнулся бы и его не били бы два дня подряд. С этого все и началось, милый Теодосий, — с того наказания. Десять лет с тех пор минуло, а Момчил, как видно, ничего не забыл.

— Может быть, — задумчиво ответил Теодосий. — Сказано: зло порождает зло.

Девушка порывисто обернулась к брату с каким-то особенным выражением лица.

— А если так, кто сильней согрешил? — спросила она. — Чей грех вопиет к создателю?

Монах обнял правой рукой сестру, продолжавшую глядеть ему в глаза, словно чего-то ожидая, и повел ее к выходу. На пороге он остановился, не выпуская ее из объятий, поднял левую руку с посохом и указал на заходящее дневное светило.

— Спускается ночная тьма, и вместе с ней тысячи слуг лукавого выходят смущать дух человеческий, — тихо промолвил он. — Нам пора в родительский дом. Но ты не мучайся, сестра: господь каждому воздаст по заслугам!

Потом заговорил громче, словно обращаясь не к ней, а к каму-то другому:

—. Хоть немало на земле мук и страданий, бог любит людей, помогает им. Страдающий через страдание очистится. Гордый смирится. Первые на земле будут последними в царствии небесном, и каждому возместится по делам его, будь то царь, боярин или патриарх! Пойдем, пойдем, сестра. Не кручинься. Будет то, чему быть суждено...

И он первый стал спускаться по ступеням.

Брат и сестра в молчании направились к дому, видневшемуся из-за ограды. На них глядели большие темные ворота с широким навесом и сводчатой притолокой. Подойдя к воротам, Теодосий толкнул боковую калитку: стукнуло тяжелое кольцо, и она отворилась. Перед ними был двор, полный плодовых деревьев и окруженных буками гряд, с мощенной плитами дорожкой посредине, ведущей к деревянной лестнице в дом. Приземистое здание с широкой кровлей походило на маленькую крепость: в каменных стенах были прорезаны бойницы, окна первого этажа зарешечены. Одно окошко приветливо светилось, и в вечерних сумерках казалось, что только там есть живое существо. Два больших павлина расхаживали по плитам, что-то важно и сердито бормоча. Они испугались было черной рясы монаха, но потом пошли навстречу вошедшим. Теодосий, ласково поглядев на павлинов, обратил свой взгляд вверх, к светящемуся окошку. Этот веселый огонек напомнил ему кое о чем, и он наклонился к сестре. Она стояла, опустив голову и печально глядя в землю, но в глазах ее не было ни слезинки.

— Всю ночь буду бодрствовать перед святой лампадой, сестра, — еле слышно промолвил Теодосий. — Богу молиться, чтоб он дал тебе силы...

Он запнулся, нототчас еще тише и ласковей продолжал:

— ...силы на тяжелый подвиг, которому ты решила посвятить свою жизнь: подвиг искупления отцовского греха своей любовью.

Теодосий и Елена, не говоря друг другу больше ни слова, медленно пошли к дому, сопровождаемые двумя павлинами, которые клевали зерна, идя по их следам.

8. ТРИ СТЕПЕНИ

— Итак, братья и дети мои, — ласковым голосом начал Григорий Синаит, после того как два послушника — Сергьо и Климент, собрав остатки общей трапезы, кинули их за порог птицам, а подвижник, читавший во

время обе^ евангелие, поклонился ему и старшим братьям. — ИтаК^ч закон духа говорит и действует в сердце, а закон буквы Свершается в плоти. Первый освобождает душу от греха и омерти, а второй создает фарисеев, людей, толкующих и соблюдающих божьи повеления плотски, тех, кто все творЙ'г людям напоказ.