День последний

Момчил поглядел на греков.

— Чего им надо?

— Я сам не знаю. Впрочем, не трудно догадаться: чтоб ты изменил Кантакузену и стал помогать Андроникову мальчонке. По-моему, дело стоящее, — прибавил Райко совсем тихо, боязливо взглянув на дядю.

Лицо Момчила осталось таким же замкнутым, неподвижным: нельзя было понять, обрадован он чем-то или опечален.

— Веди их сюда! — коротко приказал он и утомленно опустился на стул.

— Ладно, ладно, — оживленно забормотал Райко. — Сейчас. Хорошо, что народ вышел. А то, чего доброго, эти надутые греки рта не раскрыли бы.

И он, с притворной важностью надув щеки, направился к ним.

— Сядь, побратим Раденко! — обернулся Момчил к сербу, который, видя, что горница опустела, встал и хотел уйти. — Сядь и послушай. Может, что нужное скажешь.

Раденко молча сел. Трое греков приблизились к Мом-чилу. За ними шли слуги с тюками в руках. Тюки были полураскрыты, и в них виднелась парчовая и бархатная одежда, мечи с коваными серебряными рукоятями, тигровые шкуры, кувшины для пиров. Скопец первый поклонился Момчилу, не слишком низким и не слишком легким поклоном. Момчил в ответ кивнул.

— Поклон храброму воеводе Момчилу от благочестивого императора Иоанна, благочестивой и христолюбивой императрицы Анны и их смиренного слуги Апокавка, — торжественно произнес по-гречески скопец, наклоняя голову при каждом имени в строгом соответствии со значительностью лица: ниже всего при имени императора и меньше всего при имени Апокавка.

Момчил улыбнулся.

— Спасибо за честь и почет, — ответил он по-болгарски, глядя на маленькую лысую голову скопца, похожую на черепаху.

Скопец снял свою высокую пирамидальную шапку, и головка эта то высовывалась из упругих дорогих одежд, облекавших его, как скорлупа, то втягивалась обратно в выдровые шкурки. Солнце, уже умерившее блеск своих лучей, золотило редкие волосы на его голом темени.

— Что делает император? — продолжал Момчил с той же тонкой усмешкой на губах. — Научился уж отличать скипетр от своих игрушек?

Скопец быстро втянул голову, словно ожидая, что его ударят по темени.

— Ошибаешься, храбрый воевода, — вмешался второй византиец, толстяк с хитрыми глазами. — Он не только крепко держит скипетр в руках, но и мечом владеет лучше всех своих сверстников. Клянусь, он превзойдет отца своего — прехраброго и премудрого Андроника, третьего по счету, вечная ему память!

Греки опять поклонились и медленно осенили себя крестным знамением.

— Каким ветром занесло вас к нам, в Меропу? — неожиданно задал вопрос Момчил, которому, видимо, надоели поклоны и витиеватые речи византийцев.

Он перестал улыбаться, и лицо его приобрело холодное, суровое выражение.

— Говорите, зачем Апокавку понадобился разбойничий воевода и Кантакузенов кефалия Момчил?

Подперев голову рукой и прищурившись, он смотрел не на греков, а на кусок весеннего синего неба в окне. Ему сделалось тепло, хорошо на сердце от этой бездонной прозрачной синевы, словно уводившей далеко-далеко, на край света, и от сильного, здорового ощущения жизни в себе. Им овладела непреодолимая нега, и он на мгновенье, как усталый ребенок, отдался упоительной мечте. Как ни коротко было это мгновенье, ему показалось, что он едет по вековому лесу, шумящему под натиском бури, а поперек коня на коленях у него лежит Елена. Ее ослабевшее горячее тело манит его, он прижимает ее к своей груди, наклоняется, чтоб ее поцеловать.

— Деспот, — вдруг услышал он, вздрогнув, чей-то голос прямо над собой.

— Кто это сказал? — с удивлением спросил он. Сквозь пальцы прислонеиной ко лбу правой руки он увидел Ра-денко, который молча слушал кого-то, Райко, который жадно глядел на тюки, и греков. «Я замечтался, загре-зил», — сказал он себе и окончательно вернулся к действительности, однако еще ощущая сладкую тяжесть Елены у себя на коленях. «Не она ли сказала это?» — промчалось в его мозгу.

— Кто это сказал, Момчил?—услыхал он удивленный голос Райка. — Да вот его милость. Император жалует тебя званием деспота и отдает тебе весь край от Куму-цены до Морунца, с городами Перитором, Полистилоном и Ксантией, если ты ему против Кантакузена поможешь.

Воевода вскочил на ноги. Глаза его сияли, как звезды.

— Я пойду против того,' кто первый встанет мне поперек дороги. От Кумуцены ли до ^Морун^ца, от ^Чер-_{Н0Г0 ли} моря до Синего ⁴⁸ —только меч м°^{и укаж}ет мдо предел.

«Н_о почему мне показалось, будто это сл°^в° ^{сказала} Е_лена, и почему она мне сейчас пригрезилась?» ^{— опять} всплыл в его сознании прежний вопрос до ^{задал его как} буд_то не он, а кто-то другой. От этого вопродо го^рдая решительность его речи сломилась.

_— Я сам возьму что мне принадлежит. А там пускай император дарит что хочет, — прибавил он более сдержанно, хотя так же гордо. И опять в душе ^ег° тадо дослышался тот же голос: «Она — боярышня, ^{а т}ы^, додо захочешь, деспотом можешь стать».

Но снова взял верх прежний — гордый и непреклонный Момчил.

— Слушайте, греки, — медленно, твердо начал он, глядя на скопца и двух его товарищей. — Пять тысяч пеших и триста всадников ждут в Меропской крепости моего приказа о выступлении. По морю их поведу, на облака пошлю — нигде соколы-юнаки меня не посрамят. Один я знаю, когда и против кого обнажить свой меч. Какое мне дело до вас и ваших счетов с Кантакузеном? Где захочу и найду выгодным, там и нанесу удар.

Слова его тяжело падали в пустой горнице, словно вылитые из свинца. Лицо его опять сияло, глаза блестели. Он ударил рукой по столу так, что пустая чаша подскочила и свалилась на пол.

— Так и передайте Апокавку. Слышите? — прибавил он, глядя в упор на послов.

Греки молча переглянулись.

— Довольно, храбрый воевода, — мягко, любезно заговорил скопец. —Мы тебя поняли. Если ты собрал столько всадников и пехоты, так, конечно, не в помощь Кантакузену. Кто свои руки о крапиву жег, тот и будет себе похлебку варить. Понятно, понятно, — закончил он с лукавой улыбкой.

— Ты только Кантакузену не помогай. Императора и это обрадует, — вкрадчиво вставил толстый византиец. — И не забудь, воевода, — продолжал он, озираясь и понизив голос: — царь Иоанн-Александр теперь в Сли-вене. Как только мы ударим на Димотику с юга, он на-

^{кинется н}а Кантакузена с севера. Император и царь об₀ всем договорились. •

Момчил улыбнулся.

^{Это т}°же дошло до моих ушей. Ловко плетет сети ^царь Александр. Вы ему восемь крепостей уступили, он вам восемьдесят воинов пришлет; и на том скажит_{е спа-}^сиб°. Как? Ты царем хочешь меня испугать, византиец?— возвысил голос Момчил, и улыбка его стала злой, н_а^смешливой. — Побратим Раденко, — обернулся он к молчаливому сербу, — сколько человек перебежало в Меропу ^{из царс}кого войска, что третий день под Перпераком стоит?

— Да сотня наберется, побратим воевода, — коротко ответил Раденко, пошевелившись на стуле, и опять стал молча слушать.

— Под Иперперакионом в Море? — переспросил скопец и переглянулся с товарищами.

Удивленные лица их ясно говорили о том, что эта весть застала их врасплох.

— Что вам за дело до Перперака, византийцы? — спокойно сказал Момчил. — Крепость — не ваша, а Кантакузена. Или не было уговора, чтобы царь Александр Мору взял, а?

Он засмеялся, глядя на удивленные лица послов.