День Рыка

Поминай, как захочется, от нас ничего не осталось.

Он крепко спал за столом, а мухи использовали его тело как место для важных встреч. Оттуда недалеко и до миски с недоеденным ужином. Всего-то и требуется – спикировать на сгорбленный силуэт. Сбежать по нему вниз, прямо к тарелке с яствами. А там уже устроено что-то вроде мушиного рая, где каждая особь может насладиться дарованными благами, не боясь быть приплюснутой к столешнице.

Мухи ели и спаривались, потом снова ели и снова спаривались, а после этого пытались взмыть вверх, одурманенные вседозволенностью.

Даже если этот парень сейчас проснется и мушиное пиршество предстанет перед его глазами, ничто не помешает ему взять ложку и доесть свой ужин.

Как говорил Оракул, мы тут для того, чтобы учиться доброте у всех и каждого. Разве можно спорить с такими мыслями?

Отвращению нет места в наших сплоченных рядах. Возможность разделить ужин с другим живым существом вполне вписывается в религиозные каноны. Даже в наших условиях можно стать чуточку выше других, хотя бы духовно. В конце концов – этим мухам еще откладывать яйца в наши гниющие трупы. Мы с ними ближе, чем кажется.

Признаюсь честно, будь я на месте любого из этих насекомых – не думал бы ни секунды, сразу использовал дарованный шанс. Резво взлетел над столами, чтобы продемонстрировать публике излюбленные трюки. Я бы вспарывал воздух крыльями, закручивая мертвые петли. Стремительно летел вперед, чтобы в последний момент увернуться от возникающих на пути препятствий.

Тут необходима иллюзия потери контроля над ситуацией, чтобы зрители сконцентрировались на выступлении. Как известно, главное в любом шоу – это кульминация. Не мне нарушать традиционные устои, кульбиты – всего лишь разминка. Тишина, сотни зрителей на стенах и потолке, бесчисленные глаза, сфокусированные на цели. Тихий шорох трущихся друг о друга лапок, скрывающий возбуждение.

Крутое пике – и мое тело берет на таран мутное стекло, превращая подвижную голову в кровавое месиво. Ох, какую же скорость я сумею развить! Конечно, мне не удастся пробить лампу насквозь. Самые преданные поклонники поймут, что именно потому я и решился на этот последний рывок за пределы возможностей. Оставляя последний отпечаток на теле реального мира, я рухну вниз, чтобы под неутихающее жужжание крыльев собратьев отправиться в последний путь. В мушиный рай, куда меня доставит подошва чьих-то сапог.

Жаль, что я всего лишь человек и моему триумфу не суждено состояться. Те, кто обречен ходить по земле, всегда чувствуют фантомные крылья. Подсознание подсовывает иллюзорные воспоминания о полете. Это причина, по которой многие из нас стремились уйти раньше срока, выбирали падение как доступное средство передвижения на тот свет. В их гибели, пусть и добровольной, не было подвига, который открывает дверь к вечной жизни, если та действительно существует.

Воскрешение невозможно без предварительного и презрительного плевка в лицо старухи с косой. Нужно сразу заявить о себе. Определить приоритеты, пометить территорию, закрыть вопросы расположения в духовной иерархии. Только следуя подобной методике, сможешь получить доступ к фонтану вечной жизни, без опоры – нет напора. Истина, дошедшая до нас с начала времен.

Я часто думал о самоубийстве, но для меня крайним вариантом оставался заброшенный маяк на краю острова. Там, где крики чаек и неутихающий ветер. Маяк манил живых, как прорвавшийся из земной пучины магнит. Холодные камни аккумулировали тепло тел, и когда кто-то поднимался по ржавой лестнице на самый верх, строение вновь приобретало былое величие. Оно было заключено отнюдь не в возможности разрезать темноту искусственными лучами.

Я и сам частенько находил себя там, на самом острие выстроенной башни, над стальной решеткой обзорной площадки. Оттуда было видно, как солнце медленно проваливалось в невидимую прорезь на линии горизонта. Казалось, что после этого огромный аппарат мироздания должен начать работу. Наполнить воздух музыкой или устроить какое угодно другое сиюминутное чудо на потеху тем, кто смотрит, пока природа платит.

Но каждый раз горизонт просто забирал свое, и ночи сменяли дни.

Иногда мне казалось, что солнце разбухало слишком сильно. До такой степени, что просто не сможет протиснуться внутрь. Тогда я сидел и ждал, что оно застрянет на половине пути, останавливая ход времени. Застынет оно, застынет природа, застыну и я. Одинокой восковой фигурой, возвышающейся над островом.

Во время заката отчетливо осознавалась абсурдность собственного существования. Глупость становилась очевидной, жалость к себе – постыдной, мольбы о помощи – смехотворными.

Ведь мир, даже с учетом того, что произошло с нами, – безэмоционален. Не хорош и не плох. Это безмозглое и бесполое ничто, заполненное пустыми домыслами. Мы достаем их наугад, разворачиваем и пытаемся объяснить окружающим самыми нелепыми способами, всегда упуская самое главное.

Что касается маяка, Хромой был первым из нас, кто по воле случая попытался использовать его смотровую площадку как трамплин на другой берег, в небытие, которое начиналось там, где заканчивались попытки держать себя в руках и следовать обстоятельствам.

Удивительно, но у него почти получилось. Видимо, его прижало к ограждению сильным порывом ветра, а следующий и вовсе перекинул тело через перила.

Одного ветра оказалось недостаточно, чтобы придать телу ускорение, тут нужен разбег и прыжок. Поэтому Хромой, падая, успел зацепиться за острые края ограждения руками и лямками комбинезона, что и спасло его от смерти, которую он вряд ли планировал.

Он болтался на ветру, как чертов флюгер, оглушая округу дикими воплями.

Неподалеку оказался Седой, который совершал ежедневный променад между хижиной и мастерской. Он услышал крики отчаяния и втащил бедолагу обратно, с трудом разогнув его закостеневшие пальцы.

Хромой отделался легким испугом, но, кажется, успел заглянуть за потаенную грань. Увиденное там настолько потрясло его, что теперь он цеплялся за каждый миг всеми пальцами, будто время стало осязаемым и его можно было запихнуть в нагрудный карман комбинезона, оставив про запас.

Старик стал говорить странные вещи, мы перестали его понимать. Он беспрестанно нес околесицу о том, что виновный всегда был здесь, среди нас, что нам никогда не выбраться с острова и Заповеди врут. Оракул забрал его к себе на попечение и занялся тем, что умел лучше всего, – транслировал привычный уклад бытия, пока Хромой вновь не обрел путь.

Да и черт с ним и его бреднями. Главное, что это был первый случай, когда кто-то оказался от смерти на волосок, а точнее – на ладно сшитые петли рабочего костюма. Остров всегда отказывал в праве покинуть его, даже таким безумным способом.

Трудностей никогда не становилось меньше, чем возможно вынести. Любой призрачный намек на освобождение оборачивался куда большим крахом, чем предыдущие испытания. Приобретенный опыт борьбы позволял вытерпеть и их, чтобы двигаться дальше. К новому испытанию, которое вновь было сложным настолько, чтобы вынести все невзгоды. Мир мертвых, если к нему действительно проложена дорога, откровенно сопротивлялся появлению на своем пороге таких людей, как Хромой. То есть любого из жителей острова. Входные ворота захлопывались перед носом: мы не нужны ни там, ни здесь, болтаемся между состояниями. Кровь еще бежит по венам, но в процессе уже нет никакого смысла.