Дерианур - море света

– - У порядочных людей, -- холодно бросил Алексей, -- и знакомства порядочные.
– Он с чувством собственного достоинства отодвинул от себя чашку и встал.
– Я возьму Федькин новый мундир и твои сапоги. А парик одевать не буду. Пусть терпят меня без парика. Говорят, в Париже новая мода: мужики могут носить свои волосы...

– - Сапоги? Чего это мои сапоги?
– Взвился Григорий.
– А я в чем пойду? Мне тоже сегодня надо!

– - В моих сходишь, - невозмутимо оборвал его Алехан.
– За ради одного дня, потерпит она тебя и в драных сапогах. Может подаст на бедность.

– - Дурак!!!

– Завопил Григорий.
– Да я никогда в жизни не покажусь ей в таком виде, чтоб она мне еще и подавала!

– - Это твое дело, - заключил Алексей.
– Первый раз в жизни я иду в гости, а вам для меня сапог жалко.

Он удалился, не дав никому ничего возразить.

Вечер был синь и хмур. С Невы дуло так сильно, что фонари на перекрестках почти не горели. И все же не найти дом Голицыных на Английской набережной было трудно. Двухэтажное желтое здание с легкими белыми колоннами изнутри озарялось множеством свечей. К низкому крыльцу с пологими съездами то и дело подкатывали кареты.

Алексей еле пробился к входу между кучерами и лакеями, ожидавшими своих господ. "Куда я иду?
– мелькнуло у него в голове.
– Как на меня посмотрят? Зачем меня пригласили? Посмеяться?" Его охватили робость и сильное раздражение. Он не знал, стоит ли идти дальше, но посчитал бы себя трусом, если б сейчас повернул назад.

– - Что же вы, молодой человек?
– Навстречу Алексею шла хозяйка дома графиня Варвара Голицына.
– Не стоит смущаться. Гости графа - большая честь для нас, где бы он их не находил.

Алексей неловко поклонился, соображая, был ли в ее последних словах подвох.

– - Поверьте, -- продолжала дама, беря Алексея под руку, -- граф объединяет вокруг себя круг духовного родства, в который входят самые разные люди. Он говорил нам о Вас, и мы с нетерпением ждали встречи.

"Что он мог обо мне наговорить?
– Ужаснулся Алексей.
– Что я ворую вещи в лавках и как дрессированный попугай начинаю болтать по-немецки, как только хозяин щелкнет пальцами?"

– - Я говорил, что вы спасли меня от нападения недоброжелателей, раздался с вершины лестницы знакомый голос.

"Недоброжелателей - это мягко сказано, -- подумал Алексей.
– Два здоровенных мужика с палками!"

– - Поднимайтесь сюда, - граф поманил Алексея к себе, и тот, как птица на манок, пошел к нему, забыв о хозяйке дома.

Голицына закрыла веером смеющиеся губы, наблюдая за мгновенно впавшим в оцепенение гостем. "Да, граф умеет управлять людьми. Неужели этот мальчик в ужасном мундире и есть герой новой эпохи? Что за вздор! Да возьмите любого поручика в гвардии, будет тот же результат. Хорошо еще, что он не плюется на пол и не ковыряет пальцем в носу! И охота графу возиться со сбродом?"

Алексей мало что видел и мало что понимал вокруг себя. Весь вечер был наполнен дивной чарующей музыкой. Орлов раньше и не представлял, как любит ее. Разве можно любить то, чего не знаешь? Оказывается, можно. Вся душа разворачивалась из плотного жгута и трепетала на ветру, как знамя.

Граф то играл сам, то уступал место кому-нибудь из гостей, а иногда пел итальянские арии в паре с какой-нибудь дамой. Орлов сидел в самом дальнем углу, забившись, как мышь в нору, и затравленно глядел по сторонам. Сначала ему было невыразимо стыдно своего по-настоящему нищенского облика рядом с великолепными шелковыми платьями и шитыми золотом камзолами всех этих господ. А ведь он надел лучшее.

Почувствовав состояние гостя - единственного, для кого в сущности и устраивался этот вечер - граф тихо, но внятно произнес в голове у Алексея: "Не пройдет и года, как все эти люди будут тесниться у вас в передней". Орлов вдруг представил себе толпу разряженных господ, набившуюся в прихожую их с братьями квартиры, и помимо воли рассмеялся. "Ах, простите, мадам, не наступите на самовар. Он тут уже второй год лежит, никак руки не доходят выбросить!"

"Расслабьтесь. Слушайте музыку," - строго приказал голос и Алексей, откинувшись в кресле, прикрыл глаза.

Тонкий маятник на золотой цепочке качался у него перед носом. Где он? Ах, да, в кабинете графа. Вечер давно кончился. Алексей даже не заметил, когда. Музыка продолжала звучать в ушах. Кто это играет? Сам граф? Нет, его ученица графиня Голицына. Почему он почти не помнит ее лица? Лицо женщины не важно. Женщина - лишь путь. Путь куда?

"Вам рано задавать столько вопросов," - опять голос графа свободно проникает в его сознание. "Спите, мой друг. Спите. И дайте мне слово, что отныне никогда в жизни не возьмете чужого".

– - Отныне я никогда в жизни не возьму чужого, - повторил Алексей, погружаясь в глубокий сон, во время которого кто-то мягко касался его мыслей, расплетая их, словно запутанные нитки. И сплетая в новый узор.

Дом Голицыных Алексей покинул уже утром. Слуги еще спали. Граф сам провожал гостя, осторожно держа его под руку.

– - У меня в голове немного звенит, - признался молодой человек.

– - Старайтесь держаться правой стороны дроги, - подбодрил его граф. И не отходить далеко от домов. Экипажи часть сшибают прохожих. А я надеюсь вскоре продолжить знакомство.
– он снова улыбнулся хорошо знакомой Алексею всепонимающей улыбкой.

– - До свидания, care padre, -- с трудом проговорил Орлов, ощупывая губами незнакомые слова, сами собой рождавшиеся в его на удивление пустой легкой голове.
– Я буду очень ждать встречи.

С этими словами он поклонился и горячо поцеловал графу руку.

– - Будьте счастливы в пути, care mio, - прозвучало у него за спиной.

Доктор Крузе сам нашел Алехана во дворце во время дежурства.

– - Друг мой, я так волновался за вас!
– Доктор выглядел потрясенным и растерянным.
– Мне сказали, что тело бросили в море. Я все проклял... Чертовы посвящения!

– - Я выплыл, - хохотнул Алексей. Его тронуло, что немец беспокоился, по лицу видно: не спал.

– - А ваши раны?
– Пристрастно допрашивал медик.
– Пожалуйте на перевязку.

Орлов поморщился. По правде говоря, раны у него уже не болели. Но Крузе настоял.

– - О чем вы, Алексис? Мне еще швы снимать. Или так с нитками на физиономии ходить и будете?

Немец загнал поручика в одну из угловых каминных комнат, заставил снять мундир и придирчиво осмотрел швы. Раны уже рубцевались. Крузе даже зацокал языком, мол на русских все заживает, как на собаках. Лицом он был доволен меньше.