Desiderata. Созвездие судеб

Достий зажал себе рот ладонью, чтобы не застонать. Наткнувшись на такую преграду, святой отец истолковал ее совсем иначе.

– Прости, – прошептал он хриплым сбивающимся голосом. – Прости ради всего святого… Мы не должны этого делать.

Молодой человек почувствовал, как его укладывают в постель и тщательно укрывают одеялом, по самый подбородок. От этих манипуляций просто плакать хотелось.

– Я обещаю тебе, – повторил святой отец, но по его голосу ясно было, что говорит он уже о другом. – Я обещаю.

Он стремительно встал, и лишь на мгновение задержался у порога, чтобы быстро привести себя в порядок. Стук закрываемой двери привел Достия в отчаяние. Любимый оставил его одного в подобном состоянии впервые, когда оставалось лишь трогать кончиками пальцев еще теплеющие следы от поцелуев, грезить и маяться нерастраченным жаром.

Встав утром, Достий еще до умывания принялся перелистывать принесенные ему вчера книги. То были солидные труды по богословию, и наверняка их можно было почитать с пользой для ума и души, но занимало молодого человека совсем другое. Письмо он сыскал нескоро – настолько оно было мало, записка просто, а не письмо, заради проформы упакованное в конверт. Целый, кстати говоря, конверт – духовник поспешил спрятать его, даже не прочитав еще. Достия это удивило, но еще больше удивило его имя перед адресом. Послание было от отца Геслия. Что же это было за дело, ради которого отец Теодор снесся по почте с бывшим сокурсником? Юношу снова защекотало любопытство – раз от раза он напоминал любимому его обещание, наверное, и недели не проходило, чтобы об этом не было говорено, хоть вскользь, хоть напрямую. Может, скоро удастся им спокойно побеседовать.

Достий припрятал письмо в стопку своих старых ученических тетрадей (хотя заранее предвидел, сколь лихорадочно будет его искать, перетряхивая по очереди тетрадки и ужасаться мысли о том, что потерял доверенное ему послание или же лишился его по причине кражи).

Молодой человек почти уже, было, оделся, как в дверь раздался требовательный стук. Позволить войти Достий не успел, да этого и не потребовалось – его визитер как никто другой имел права появляться в любом уголке дворца.

– Проснулся? Отлично! – Его Величество удовлетворенно кивнул. – Пойдешь со мной.

– Куда? – молодой человек спросил это, будучи уже ведомым по коридорам.

– Все – после, – объявил монарх, крепко удерживая его за локоть.

Достий сразу же заметил заговорческий блеск в зеленых глазах монарха, и то, сколь деловито-настороженно глаза эти осматривали коридоры и лестницы, которые приходилось преодолевать. В конце концов они добрели до какого-то полутемного тупика, где газовые рожки были приглушены и стоял немного затхлый запах необитаемости и заброшенности. Даже паркет под ногами выглядел каким-то нехоженым.

Наполеон тем временем поставил Достия перед одной дверью и хлопнул ему пятерней по спине.

– Давай. Не робей, не мешкай и шуми, сколько влезет. У вас полчаса – увы, но это лучше, чем ничего.

Молодой человек открыл было рот, чтобы испросить пояснений. Его Величество, однако решил, что все и без того ясно, и поспешно удалился, деловито поглядывая по сторонам. Пришлось уповая на Отца Небесного, открывать незнакомую дверь и выяснять самому, что за ней находится. Каково же было удивление Достия, когда в комнате за дверью он обнаружил духовника.

– Наполеон, какого тщщщ… – отец Теодор запнулся – не сразу увидел, кто к нему пожаловал. Видимо, монарх точно так же торопливо и молча препроводил его самого сюда.

– Доброе утро, святой отец, – Достий закрыл за собой дверь. Помолчал немного и добавил: – Меня Его Величество привел.

– Меня тоже, – отец Теодор устало потер затылок, и только сейчас Достий заметил, сколь невыспавшимся и осунувшимся он выглядит, и даже его волосы, похоже, еще не были расчесаны после сна. Достия вдруг осенила догадка, смущающая, считай, постыдная – вот как, Наполеон обустроил им ненадолго «гнездышко», где могли бы они хоть немного насладиться друг другом. Молодому человеку вспомнилась вчерашняя страсть любимого – едва-едва сдерживался он, чтобы не продолжить ласки и не довести их до естественного финала. Достий и сам потом уснул не сразу, и даже во сне мучила его та чувственная горячка, которую он уже совсем отвык утолять самостоятельно.

Потому на поцелуй он ответил покорно, терся о горячие ладони, испытывая контрастное ощущение мягкого бархата и суховатой кожи, а сам тем временем возясь с застежками на одежде.

Незнакомая постель была холодной, свет, бьющий в окна – слишком ярким. Возбуждение походило на озноб. Тело, хоть и получало желанную ласку, казалось онемевшим. Одежда, что не успели они толком снять, мешала. Едва уложившись в отведенное им время, оба принялись приводить себя в порядок, не нарушая смущенного молчания.

В коридоре, однако, духовник удержал Достия, едва тот собирался раскланяться с ним.

– Постой. Зайди ко мне, пожалуйста.

– Ох, можно ли? – Достий беспокойно оглянулся.

– Можно. Зайди, я очень этого хочу.

Достий прикусил губу и повиновался.

Едва они зашли внутрь, как отец Теодор требовательно, но мягко усадил на софу, а сам пристроился рядом, обнял и уткнулся в маковку юноше. Достий лишь повернул голову так, чтобы спрятаться у любимого на груди. Он вдруг почувствовал невыносимую горечь. Вроде бы то, что произошло меж ними в маленькой незнакомой комнате, и было приятно, но это было не более чем утоление плотского желания. Тело помнило прикосновения, до сих пор ощущало влагу от возбуждения, но для молодого человека это было чем-то жалким, скудным, словно корка хлеба, лежащая рядом с изысканным десертом.

– Святой отец, что стало с нашей любовью? Во что она превратилась? – тихо спросил Достий.

– С ней ничего не стало и не станет, – голос святого отца звучал мягко. – Просто пришло время очередных испытаний для нее.

– Почему сейчас было так… странно?

– Потому что должно быть иначе. Наполеон меня вчера увидал только – я в тот момент от тебя шел – как тут же обо всем догадался. И подсуетился, как видишь. Император всего лишь навсего решил нашу проблему так, как привык решать свои собственные, – духовник вздохнул, и в тоне его голоса Достию даже почудился легкий упрек. – Ну, то есть я сказать хочу, что для него что словами любовь выразить, что телом – все едино. У него и мысли не возникает, что где-то в уголке, который видишь в первый раз в жизни, и жадно-торопливо – это может быть неприятно или даже обидно. Что может быть обидного в любви?.. Но у нас иначе. Все иначе. Я не хочу получаса, я хочу всю ночь и немножко утра. И странные незнакомые комнаты не хочу, а хочу нашу постель, где мы засыпали бы вместе. И тебя хочу всего, от макушки до пяток. Хочу, а сам не знаю, скоро ли все это будет…

– И я хочу, – Достий вдруг осознал, что шло не так. Обычно они с любимым, наласкавшись, оставались рядом, нежились, согретые страстью, переговаривались тихонько, и ни один из них не испытывал желания ту же вскочить и умчаться по своим делам. Соитие без такого завершения казалось грубым, неловким. Наверное, и сейчас они сидели прижавшись друг к другу, пытаясь хоть как-то восполнить недостаток теплоты.

– И еще одно не по душе мне было.

– Что же?

– Ты молчал. Сейчас, в той комнате. Ни звука, почитай, не проронил.

Достий зарделся и даже ладонями лицо прикрыл. Он и сам заметил, что императорово “шуми, сколько вздумается” он в исполнение не привел. Скверно было вольничать в незнакомой комнате, и даже если им ничего в тот момент не угрожало – молодой человек не мог себя отпустить, сдерживал голос.

– У меня не получилось... – прошептал Достий, а сам ощутил – уже не только щеки у него пылают, но и затылок. По сей день его смущало то, как он разоткровенничался в постели тогда. С другой же стороны, молодой человек испытывал застенчивую радость от того, что его порывы воспринимаются святым отцом столь благосклонно.