Desiderata. Созвездие судеб

– В этом столбце… – пробормотал он, вряд ли сам себя слыша и даже вряд ли осознавая, что повторяет эти слова снова.

– Любезный, простите меня! – тут же затеребил его де Ментор. – Я жажду вашего доклада! Я весь внимание!

Но Советник, вроде бы любящий внимание к своим докладам, собрался с мыслями далеко не сразу.

====== Глава 16 ======

Когда обсуждение было окончено, и Советник явно торопливо покидал это маленькое собрание, он кивнул Достию, приглашая следовать за собой. Шагая рядом с Бальзаком в его кабинет, Достий всю дорогу слышал его бормотание. «Пятно! Пятно!..» – повторял он то и дело. А один раз даже остановился, чтобы не вполне четко процедить сквозь зубы что-то про розовый шейный платок. Даже на женскую одежду де Критез отреагировал, кажется, меньшим изумлением…

Однако у себя в кабинете Советник сделался вновь серьезен и собран.

– Достий, я желал поговорить с тобой без посторонних ушей. И даже без Теодора, потому как он и так занят. И уж точно без Его Величества: у него дело опережает мысль, а это было бы некстати. К тому же, ты рассудителен, прозорлив и имеешь спокойный нрав, а потому не наломаешь дров, как эти двое могли бы…

Сердце у Достия так и ёкнуло в груди.

– Что-то случилось, господин Советник? Нужна моя помощь?

– Нужна. И тебе же самому в первую очередь.

– Да что же стряслось?

– Кто-то из нанятых Синодом наушников видел вас с Теодором вчера вместе… После полуночи. Что-то такое увидели они там, что наблюдение теперь усилится.

– Но… Но… – Достий почувствовал, что задыхается от боли в сердце. – Но как же так?!.

Бальзак ответил ему долгим внимательным взглядом – а Достий достаточно знал его, чтобы принять это за приглашение высказаться.

– Святой отец заработался, он был очень усталым! Он всего-то преклонил голову на мои колени, пока мы сидели у него в кабинете!

– Что было после? Опиши мне все, что было вплоть до того момента, как ты покинул его жилище, будь любезен.

– Мы посидели так несколько минут, затем он пошел готовиться ко сну, а я немного привел в порядок его рабочую комнату.

– Ты заходил в опочивальню?

– Да, отец Теодор был уже в постели. Я просто склонился над ним, чтобы поцеловать перед сном.

– Это можно было увидеть как-то? Скажем, из окна?

– В опочивальне было довольно темно, а еще полог закрывал меня… Что же они, через окно и наблюдали?

– Это обычный способ слежки, – Советник пожал плечами.

Достий в ответ только опустил голову и стиснул руки до ломоты. Ему хотелось от души разрыдаться. До чего дошла чужая ненависть, теперь даже самой невинной ласки нельзя было совершить, ни одного нежного слова сказать любимому!

– Может быть, нам не видеться вовсе? – спросил он и удивился, до чего глухо зазвучал его голос.

– Этого делать не стоит, – мягко возразил Бальзак. – Подобное вызовет еще больший ажиотаж среди ваших недоброжелателей. Наилучший выход – это разочаровать их, не вызвав подозрения.

– Но они же уже видели…

– Что они видели, брат Достий? Ты не упомянул, будто вы обнимались или целовались при свете – и не упомянул вовсе не в угоду собственной скромности, я думаю. Даже в ухаживании за больным можно усмотреть фривольный контекст. Послушай меня, – Советник даже тронул Достия за руку, и это был безгранично дружелюбный жест. – Скоро все это закончится… Нужно только потерпеть. Улучи минутку и поясни это Теодору, он поймет, хотя и почувствует желание стереть Синод в порошок. Впрочем, он уже работает над этим.

Достий покивал для приличия, но с горечью осознавал, что никакими логическими доводами его с этих пор не успокоить.

Еще тяжелее Достию думалось про разговор с отцом Теодором. Как объявить ему, что вчерашний его жест привязанности стал чуть ли не преступлением? Как донести до него, мягко и деликатно, что теперь им нужно осторожничать втрое против прежнего?

Как ни странно, место для такого разговора молодой человек знал, и ни капли в нем не сомневался. Он давно заметил, что беседы, происходящие за едой в малой трапезной, всегда имели секретное или же очень личное содержание. В малой трапезной обсуждались государственные дела, проделки кабинета министров, планы на будущее, а также постоянно подвергался любвеобильной атаке Бальзак. Духовник вел себя не в пример сдержанней Наполеона, однако Достию было понятно, что трапезная – место надежное. Пищу выставляли им на стол и лишь убирали после остатки и грязную посуду. Никто не наполнял бокалы, не следил за переменой блюд и не маячил позади стула. Подобный расклад, с одной стороны, Достия устраивал, а с другой неминуемо приближал неприятную беседу.

Приближало ее еще то, что Наполеон с Бальзаком удалились на какое-то важное заседание, и ужинать пришлось вдвоем.

– Как сегодня вам поработалось, святой отец? – спросил Достий, пытаясь понять, что за настроение теперь у любимого.

– Получше, чем вчера, дело идет в гору, Достий. Скоро мы возьмемся уже за ревизию.

– Ревизию Синода?

– Именно. Ведь это такой же государственный орган, как тот же кабинет министров. Там точно так же распоряжаются деньгами, и немалыми, человеческими судьбами и будущим империи. Именно поэтому спуску им нельзя давать.

– Вы устаете, – снова посетовал Достий. – Может, стоит работать поменьше?

– Дело вовсе не объемах, – святой отец даже улыбнулся слегка. – Дело во мне и Гаммеле. Покуда я занят с ним нашей работой, я ничего не чувствую, я готов просидеть до глубокой ночи в рабочей комнате. Однако, когда он уходит, я просто валюсь с ног… Гаммель способен увлечь, но как только увлечение ослабевает, вдруг выясняется, сколько сил оно требует.

– Ах, легко ли такое выдержать?! И сколько же еще придется?

– До тех пор, пока Гаммель не обоснуется на своей должности как следует. Впрочем, в этом направлении он идет семимильными шагами.

– Ему нравится?

– О, не то слово! Он, по его выражению, томился в своей городской управе. А тут работа как раз по нему, одушевленная, как он говорит. Он ведь со времен семинарии не прекратил проповеди писать – можешь себе представить? Вручил мне недавно целую пачку. Велел ознакомиться и непременно показать тебе. Но сперва он и вовсе собирался прочитать их тебе вслух. Я все же – уж извини мне эту дерзость – отказался ему подобную встречу устраивать. Гаммель, само собой, огорчился, но велел передавать тебе свои наилучшие пожелания и «осенить отеческим поцелуем» твой «мраморный лоб».

Достий на протяжении всего рассказа, пока речь шла о проповедях, улыбался, представляя, что может написать столь экзальтированный проповедник, затем улыбка вдруг замерла на его губах. Достия озарила внезапная мысль.

Его Величество уже ясно дал понять и словом и делом, что умеет подбирать ко двору тех людей, что будут верны как ему самому, так и дорогим ему людям. Наполеон женился на женщине, которая охотно допускала его связь с Советником, приблизил к себе духовника, разделяющего его моральные убеждения относительно неназываемого греха, и назначил лейб-медиком человека, тоже не имеющего возражений насчет подобных отношений. И ко всему прочему, всех этих людей объединяла любовь к существам своего пола. Так не значит ли это, что ряды их пополнятся? Да и в этом случае понятно, отчего святой отец столь неохотно позволяет Гаммелю и Достию видеться.