Desiderata. Созвездие судеб

Советник снова не ответил. Не поддержал и не утешил – кажется, вообще едва ли слышал, о чем ему говорят. Склоненное его лицо было закрыто волосами, и Достий не знал, что оно выражало в данный момент.

– Я не хочу этого больше… Не… Хочу… Я могу. Я вынесу. Но я не хочу…

– Как ваша рана? – ни к селу, ни к городу поинтересовался Советник.

– Если бы я лежал смирно, то уже бы, верно, была бы хорошо. Баль… обними меня, Баль…

Тот подчинился без слов. Наверное, решил Достий, это трудно для них обоих – одному признавать свою слабость, а другому проявлять сердечность, к которой он совсем не был склонен…

– Хорошо, что вы тот, кто вы есть, – добавил Бальзак неожиданно мягко. – Вы тот человек, кто всегда стремится к вершине. Родились бы кем иным – и выбивались бы к верхам, затрачивая на то все свои силы, идя по головам и перешагивая через поверженных соперников… Но судьба распорядилась мудро. Вы родились собой. Вы уже стоите на самой вершине. Власть сосредоточена в ваших руках, и вы распоряжаетесь ею достойно. Я горжусь вами.

Наполеон выпрямился, и теперь смотрел собеседнику в глаза.

– Я вижу слишком много своих ошибок, – покачал головой он. – Каждый день. И сегодня я просто подумал – черт побери, я никогда не вычерпаю это болото… Это целое море, и, сколько бы я ни старался, в него подливают из ушатов со всех сторон. Как будто все задались целью осложнить мне жизнь, как только можно…

– Думаю, так оно и обстоит, – кивнул ему Советник, и пригладил волосы монарха в последний раз. Убрал руку, касаясь по пути его виска, скулы, уголка губ. – Никому из ваших оппонентов не хочется, чтобы ваши идеи обрели воплощение. Их устраивает то, как оно есть сейчас, когда они на коне. Ваши реформы – крах их сытой и спокойной жизни. И вполне логично, что они стараются не дать вам воплотить свои замыслы. На их месте я бы поступил точно так же.

– Я всегда был уверен, что знаю, что мне делать, – покачал головой Его Величество. – Каждую минуту, в любой день.

– Что же изменилось теперь? – осторожно уточнил Бальзак. – Это стало иным?

– Нет, – помолчав короткий миг, отозвался монарх. – Нет. Это по-прежнему так. И не так одновременно…

– Вы устали.

– Да.

– Если не дать вам хоть небольшой передышки – вы надорветесь.

– Но я не могу бросить ничего из того, что делаю сейчас, Баль. И переложить мне это не на кого.

– Вам нужно выспаться. И отлежаться, не вскакивать немедленно, а дать организму восстановиться. Проявлять столь неуемную активность – а я полагаю, вы и далее намерены продолжать в том же духе – не то решение, которое одобрил бы мудрец.

Наполеон снова сгреб его в объятия, прижимая к груди, будто пряча от всех, и укладывая подбородок на черноволосую макушку.

– Вот так… – пробормотал он. – Вот что мне сейчас нужно…

– Думаю, все же наоборот, – верный себе, Советник и тут не погрешил против истины. – Было бы лучше, если бы я мог…

Наполеон притиснул его к себе так, что окончание фразы было заглушено. Впрочем, сам правитель, очевидно, его услыхал, потому что ответил:

– Баль, ты – это именно то, что мне нужно. И ты любишь меня…

Советник хранил молчание.

– А мне всегда, всю мою жизнь хотелось, чтобы меня любили. Как в книжках, Баль – беззаветно, только за то, что я это я. И я готов был стать самым лучшим, первым во всем – чтобы меня было за что любить, чтобы это привлекало ко мне людей… Я думал, что это выход.

– Но?

– Но им просто что-то нужно от меня. То, что я могу дать или сделать. Мне казалось, что если меня не в чем будет упрекнуть, если я не совершу всех тех ошибок, за какие подданные ненавидят своих правителей – они будут любить меня. Я все ломал голову, что же я делаю не так. В чем ошибаюсь. Где я оступился. А… – он умолк, но ненадолго. – А потом встретил тебя, – окончил Император совсем иным голосом. – И мне до безумия захотелось, чтобы это был именно ты. Чтобы ты полюбил меня так, как я любил тебя. Чтобы ты доверял мне, как я готов был доверять тебе. Чтобы поведал свои мысли, и отбросил сковывающее смущение. Чтобы стонал мне в губы каждую ночь… Вот чего я хотел.

– Вы получили это.

– О, Баль… – Наполеон тихо засмеялся. – Не будь так наивен. Ты ведь понимаешь, что я вовсе не о том, чтобы заполучить тебя в свое владение. Нет, мне хотелось, чтобы ты сам… Чтобы это было не по моему повелению, а по твоей воле. Я помню – давно, когда все у нас только начиналось, когда мы уже были вместе, делили одну постель, и я мог тебя целовать… Все тогда случилось.

– Что?..

– Ты обнял меня, – с необычайной теплотой произнес Император, как будто делился каким-то драгоценным своим сокровищем. Как будто разжимал руку, в которой удерживал, не повреждая крылышек, хрупкую и прекрасную бабочку. – Ты обнял меня, Баль. Сам. Просто увидел, что я устал, что мне нужна поддержка – и дал ее. Сам. Сам… Потому что ты так решил. Потому что тебе ничего от меня не было нужно, ты ничего от меня не хотел. Ты просто обнял. Подошел со спины, и вот тут и тут – он показал, укладывая чужие ладони на свое усмотрение, – положил руки. Это было… Как солнце. Это было то, что вдохнуло в меня жизнь, Баль. Это было то, о чем я мечтал всегда – и ты дал мне это, сам того не подозревая… О, я готов был всего тебя исцеловать, только бы… Чтобы ты не отпускал. И чтобы еще хотя бы один раз…

Он умолк, что-то нашептывая любимому на ухо. Бальзак молчал, а монарх продолжил спустя минуту:

– Тебя никогда ничего не отталкивало. Ты принимал меня, принимал всего, со всем, что во мне было. С моим неуправляемым характером, и упрямством, и глупостью – всем, чего во мне хватает. Ты все принял… Никогда ни в чем не упрекнул. Даже когда я вел себя не слишком достойно – всегда был рядом, всегда подставлял плечо. Всегда был на моей стороне. Это давало мне силы. Это наполняло счастьем. Что бы ни произошло – я знал, что ты меня ждешь. Что я всегда могу прийти к тебе, и ты меня не прогонишь.

Бальзак все молчал, очевидно, опасаясь спугнуть эту откровенность или не зная, что можно на нее отвечать.

– Я только потом понял, что все это время ты боялся, что надоешь мне. И что я поиграю и выброшу, как ненужную больше вещь. Я только потом это понял,Баль… Не тогда, когда я несся к тебе как на крыльях, не тогда, когда ты был таким послушным в моих руках, таким податливым… Мне даже в голову не приходило, что ты можешь чего-то бояться. Чего, ведь я же рядом? И разве я позволю кому-то тебя обидеть?..

– Мне повезло, – наконец, подал голос Советник. – Мне очень повезло. Много больше, чем многим. Я все наблюдаю, как живется другим людям, и вижу, что многие из них никогда за всю жизнь не знают ни настоящей любви, ни настоящей привязанности, ни верной дружбы, несчастные создания…

Наполеон взял его за руку и положил ее себе на грудь.

– Ты помнишь, – спросил он, – эту отметину?

– Еще бы. Такое не забывается.

– Она выглядела кошмарно. Но тебе не было противно. Ты переживал, ты заботился обо мне, и тебя не отталкивало… это. Понимаешь… – он заговорил тише. – Так… так сложилось, я… Ты ведь помнишь моего отца. Я в детстве не знал, что это – когда тебя обнимают, когда ты можешь позволить себе быть мягким при ком-то. Для кого-то. Отец эти глупости живо из меня выбивал: ему не сын был нужен, а наследник, человек, на которого он переложит свои обязанности, и оставит братьев с носом. А мне очень хотелось, Баль… Хотелось чувствовать, что я не один. Хотелось заботиться о ком-то, быть принятым и принять самому. Мне хотелось этого. И ты мне это позволил. Ты дал мне то, что я искал, и это было как чудо, Баль. Когда ты жался ко мне, искал меня, искал моего тепла и защиты – тогда я был счастлив. Я ощущал, что у меня есть ты, и это самое важное, что может только быть. Я боялся за тебя, и опекал, мне страшно было и помыслить, что какая-то болезнь или иная неприятность может тебя у меня отнять. Потому что… – голос его стал будто бы ниже, – потому что, сколько бы людей не окружало наследника престола, он всегда одинок, всегда насторожен, и всегда знает, что ни один из этих фальшиво улыбающихся типов не обнимет его и не подарит немного тепла. А ты сделал это.