Дети белой богини

Герман пришел минут через пять после того, как он вновь удобно расположился на диване.

– Ты уж извини, Зява. Новости с полей. _ qT0 такое?

– Явка в городе - пятьдесят два процента. Не­плохо. Короче, состоялось. Дальше уже дело тех­ники.

– А сосед-то чего суетится?

– А как же! Рынок в N все равно, что центр Вселенной. Хочет за собой оставить, поэтому ему надо со мной дружить. Предлагал отметить, но я пока воздержусь. Я смотрю, ты уже налил?

Воспользовавшись отсутствием хозяина, За­вьялов открыл бутылку, но налил себе вместо вод-. ки воды. А спиртное слил в стоящий на подокон­нике цветочный горшок. Раньше его здесь не было, должно быть, Вера принесла. Похоже, обу­страивается. Что ж, цветочек, извини, коли засох­нешь. Но головы сегодня терять не надо.

– Да. Налил. Похозяйничал, извини.

– Все нормально.

– Вообще-то я ... не очень хорошо себя чув­ствую

– А что такое?
– насторожился Герман.

– Бессонницей мучаюсь опять.

– И какие мысли тебя посещают во время бес­сонницы? Нет, давай сначала выпьем. Ну, за нас.

– Давай за жизнь.

– Хороший тост! Чтоб продолжалась. Выпили, помолчали. Часы на стене тикали, стрелки неудержимо бежали вперед.

– Ну так что за мысли?
– вернулся к разгово­ру Герман.
– Рисовать не хочется?

– Хочется.

– И что на этот раз? Кто объект твоей ненави­сти?

«Ты, - чуть не сказал он.
– С самого начала -ты!» Но удержался, промолчал. Герман же выг­лядел странно. Он догадался. Занервничал.

– Гора, а почему тебя так интересуют мои ри­сунки?

– Я просто хочу знать, что на них. Это про­фессиональный интерес. Знаешь, Зява, давай-ка, еще выпьем!

Герман потянулся к бутылке. Когда налил, За­вьялов напомнил:

– Ты ж хвастался, Вера холодца наварила. А я, признаться, люблю. С хреном.

– Ах, да! Сейчас.

Пока он ходил за холодцом, Александр быст­ренько вылил свою водку все в тот же цветочный горшок и заменил ее минералкой, бутылку с которой предусмотрительно оставил открытой, что­бы выдыхалась. Вдруг Герман заметит в рюмке пузырьки? Но нет, обошлось. Горанин сегодня что-то рассеян.

Вернувшись с лотком, хозяин плюхнул на обе тарелки по щедрому куску студня и поднял рюмку:

– Ну, будем! За здоровье!

– Знаешь, что я недавно подумал?
– начал За­вьялов, выпив минералку и для убедительности поморщившись, словно горького хлебнул.

– Что?
– спросил Герман с набитым ртом.

– Помнишь, ты говорил, что на месте преступ­ления, то есть в больнице, обнаружены отпечат­ки пальцев. Много?

– Ну?

– Что их проверили по картотеке. Я не могу взять в толк, почему не вычислили Косого! Вы­ходит, его там не было?

– Черт бы тебя... Опять за свое?

– Я все-таки хочу знать правду! Ты обещал объяснить насчет костюма.

– Хорошо.

Герман вышел в холл и через минуту вернул­ся со свертком в руках.

– Узнаешь?

– Это же...

Ткань серая, в мелкий рубчик, на рукавах и • обеих полах пиджака кровь.

– Тот самый...

– Да. А теперь смотри.

И Горанин стянул через голову тонкий сви­тер. Потом прямо на голый мускулистый торс, обильно поросший черными волосами, натянул пиджак. Сердито сказал:

– Ну? Видишь?

Пиджак был маловат. В плечах чуть ли не тре­щал, рукава коротки.

– Ну?
– повторил Горанин.
– Это моя вещь?

– Нет...— упавшим голосом сказал Завьялов.
– Выходит, что не ты... Но как же?

– Ты подумал, что костюм принадлежит мне. Причем, заметь, подумал так не один раз! Это вве­ло тебя в заблуждение. Я пытался восстановить твою логику. Должен бьш быть какой-то толчок! А потом сообразил: костюм! Вот оно!

– Как же так? Что это значит?

– Что это значит...
– эхом откликнулся Герман.
– Хороший вопрос! Я не знаю, что произошло в ту ночь в больнице. Но ты-то должен знать! Ты раз­говаривал с людьми, а опыта в оперативно-розыскной работе у тебя гораздо больше, чем у меня. Ты сыщик от Бога. Так, может, сам расска­жешь мне, что же случилось в больнице в ночь с субботы на воскресенье? А? Или боишься?

– Чего мне бояться?
– рассеяно спросил Алек­сандр.

– Не чего, а кого. Кто самый страшный для тебя человек?

«Ты!» - чуть было не сорвался он. Но про­молчал. Разговор был неприятен. Ходят оба вок-•руг да около.

– Ну, думай, - сердито сказал Герман, снимая пиджак. Кинул его на кресло, потом натянул сви­тер. Сел, налил себе еще водки.

– Я не буду.
– Завьялов поспешно закрыл ла­донью свою рюмку. В третий раз фокус с цвет­ком не пройдет. К тому же Герман его норму зна­ет: две рюмки, не больше.

– Как хочешь. Один выпью. Мне сейчас надо.

– У меня снотворное в кармане. Без него не могу.

Когда он направился к двери, Герман прово­дил его настороженным взглядом, но промолчал. Достав из кармана две таблетки глюконата каль­ция, которые предусмотрительно положил в пу­зырек со снотворным, вернулся и демонстратив­но выпил обе. Горанин не остановил, продолжал внимательно следить за ним.

– Если я здесь, на диванчике усну, ничего?
– спросил Александр.

– Тебе не привыкать.

– Знаешь, как приму снотворное, сплю, слов­но младенец. Только на утро странные мысли по­сещают. И еще эти рисунки проклятые.

Горанин молчал, что-то напряженно обдумы­вая.

– Ты хотел поговорить о Веронике. Я ведь к ней собрался, - скаЗал Завьялов после паузы.

– Когда?
– удивленно поднял брови Герман.

– Как когда? Ночью. Она сегодня дома одна, охранника отпустили, а нам поговорить надо.

– Как? Совсем одна?

– Именно,

Горанину не надо знать о присутствии в доме Миши.

– А как же снотворное? Ты сейчас уснешь!

– Ах, да! Ну, значит, не судьба. В конце кон­цов это никуда не денется. Девушке не впервой обманываться в мужчинах. Ведь так?

Он расставлял ловушку. И Герман лез в нее, словно бык на красную тряпку. Глядя исподло­бья, спросил:

– Что у вас было?

– А ты ревнуешь? — усмехнулся Александр.

– В общем-то... Мне это неприятно. Черт знает что!
– выругался Герман.
– Самолюбие, что ли, задето?

– Ну да! Как же! У неотразимого Германа Горанина уводит девушку из-под носа какой-то Зява! Выходит, это все слова? О той легкости, с кото­рой ты бросаешь женщин? И больно тебе так же, как и всем, когда они от тебя уходят.