Дети богов

– Ингве, бросьте меч и сделайте два шага вперед.

Я поднял голову. В лицо мне смотрел пистолетный ствол с аккуратно прикрученным глушителем.

– Здравствуйте, Иамен.

Наставивший на меня пистолет некромант сухо улыбнулся.

– Мне жаль, Ингве, что я не могу пожелать вам того же.

Я сделал два шага вперед, не выпуская при этом рукояти меча, и вошел в комнату. Из комнаты открывался вид на кухню. Квартира с открытой планировкой. Нили лежал на полу, лицом к раковине, и под головой у него растекалась здоровенная красная лужа. Кругом валялись разбитые тарелки. Как же я не услышал? Ах да, душ.

– Его-то за что?

Ответа я не ждал, но некромант ответил.

– Я, Ингве, довольно злопамятен. Когда издеваются надо мной, еще могу простить, хотя и не забыть. Но вот когда мучают моих друзей… Нили-то ладно, но от вас, Ингве, я не ожидал.

– И поэтому вы собираетесь меня пристрелить?

Иамен вздохнул.

– Поверьте, я был бы рад, если бы дело разрешилось иначе. Я искренне надеялся, что вы успокоитесь на Наглинге. По всему, вам следовало бы решить, что Тирфинг утерян навсегда, вернуться домой и мирно править дедовским королевством. Но вы упрямы, Ингве. Вы не оставляете мне другого выбора.

Я сделал еще шаг вперед, сжимая рукоять меча.

– Не двигайтесь, Ингве. Еще шаг – и я выстрелю.

Я скривил губы в невеселой улыбке.

– Что же вы, Иамен, так, по-касьяновски. Пистолет… Может, вытащите свою катану?

Некромант помолчал, как будто обдумывая мое предложение. Надумав, покачал головой.

– Не доросли вы, Ингве, до того, чтобы нам с вами клинки скрещивать. И, боюсь, уже не дорастете.

Вот значит как. Собаке – собачья смерть.

– Бросьте меч.

Наглинг брякнул о паркет. Странно, как я успел привязаться к мечу – вот без него я и вправду почувствовал себя голым. Стоять босиком на полу было холодно. От балконной двери тянуло сквозняком.

– Иамен, может, поговорим? Вы мне расскажите все, что знаете о Тирфинге и об этой истории с Рагнареком. Я ведь так и не разобрался, что к чему. Может быть, я пойму, что вы правы…

Я сообразил, что в голосе моем прорезались просящие нотки, и заткнулся. Иамен подумал еще немного и покачал головой.

– Нет, Ингве, поздно нам говорить. Как там у вас: норны спряли нить судьбы. Мне-то казалось, что можно спутать их пряжу, но, как видите, я ошибался. Жаль. Вы были мне симпатичны.

Был. Трусливое мое сердце…

– Можно один вопрос перед смертью?

– Да?

– Зачем вам понадобилось поить меня любовным зельем?

Иамен посмотрел на меня как-то странно.

– Какое любовное зелье, Ингве? Я же просто решил подшутить над вашим медведем-охранником. Мне казалось, вы так здорово подыгрываете…

– Ясно. Паршивые у вас шутки, Иамен.

И снова быстрое, почти неощутимое промелькнуло в его лице, словно что-то живое пробежало под маской. Показалось – или рука с пистолетом чуть дрогнула? Понять я этого не успел, потому что Иамен надавил на спуск. Хлопнул выстрел. Левый глаз мой пронзило острой болью. В затылок садануло чем-то твердым. Это, наверное, я грохнулся на пол – еще успело подуматься. Вырубился свет. И я умер.

Первое, что я почувствовал, был пронизывающий до костей ветер. Ветер дышал равномерно и свирепо над этой равниной, покрытой сухой травой. Я опустил глаза. Все такой же голый, я стоял на жесткой, как шкура ящера, земле. В правой руке я сжимал меч Наглинг. Я провел пальцами по лицу. Крови не было, но на месте левого глаза обнаружилась дыра. Края дыры на ощупь были гладкими, обтянутыми шрамом – как будто некромант стрелял в меня по меньшей мере год назад.

– Я мертв, – сказал я.

И повторил, роняя слова на ветер, пробуя их на вкус:

– Я – мертвый.

Мне ответило молчание и свист вихря.

Я обернулся. Он был привязан к дереву – хотя никаких веревок или гвоздей я не заметил. Ветки образовывали поперечник, вдоль которого раскинулись его руки. Ступни прижимались к морщинистому стволу. Из левого бока торчало копье. Древко копья упиралось в землю. По выступающим из-под сухой кожи ребрам тянулись черные потеки. Грудь вздымалась медленно, так медленно, что, казалось, он давно должен был задохнуться. Однако Повешенный дышал. Дыхание пошевеливало волоски его усов и длинной седой бороды. На месте левого глаза Повешенного зиял черный провал.

Заметив, что я обратил на него внимание, Повешенный раздвинул темные губы и сипло произнес:

– Хорошо же тебя отделал Книжник.

Я подошел к дереву. Листвы на ветках почти не осталось – то ли ее сдуло ветром, то ли осыпалась сама. Дерево умирало. Ни одной зеленой веточки. Оставшиеся листья ясеня, бурые и сморщенные, шелестели неуверенно и печально.

– Это все, что ты можешь мне сказать? Негусто, папа. Почему «Книжник»?

Повешенный издал хриплый смешок.

– Потому что много читает. Почему бы еще? Вот мы с тобой, сын – какие из нас читатели?

Я почти обиделся: прочел на своем веку я не то чтобы слишком много, но и не мало.

– Что ты тут делаешь?

– Вроде бы правый глаз у тебя, сынок, зрячий? Не видишь, что ли – вишу.

– Зачем?

– Затем, что копье, пронзившее мой бок, подпирает готовый обрушиться Ясень. Затем, что жизнь моя поит его корни. Затем, что руки мои – его ветки, кожа моя – его кора, из раны моей сочится древесный сок.

Я присмотрелся. Он и вправду врос в дерево – вот почему я не заметил веревок.

– Чего ты от меня хочешь?

– Сруби старое дерево. Освободи меня.

– Но ведь ты умрешь вместе с ним?

– Я не боюсь смерти. Я боюсь гнили.

Я подошел еще ближе. По темной коре тянулись мокрые склизкие пятна. В ране Повешенного копошились черви.

– Что будет дальше? После того, как я срублю Ясень?

– Ага, значит, ты согласен?

– А что, тебе нужно мое согласие?

Повешенный попробовал кивнуть, но его затылок так плотно прирос к стволу, что кивка не получилось. Я хмыкнул.

– Ты тоже никому не приказываешь? Как Книжник?

– Время приказов прошло.

– Так все-таки – что будет потом?

– Разве Однорукий не говорил тебе? Мы не знаем. Спроси меч Тирфинг, он древнее нас. Он пережил не один закат и рассвет.