Дети богов

Когда ребята Ингвульфа убрались на стрелку с людьми Касьянова – я уже и не стал спрашивать, что они там на пару с органами в охреневшей Москве проворачивают – а Юсуфик с новым другом умотали по магазинам, в квартире остались только я, Нили и Ингри. Нили удалился на кухню, запихивать в посудомойку тарелки (перебив из них половину) и варить свежий кофе. Ингри остался со мной в комнате. Я подошел к окну. Балконную дверь плотно прикрывали жалюзи, но даже из-за них пригревало. Я порылся в кармане, уныло оглядел смятую пачку.

– Под диваном твои сигареты, – сказал Ингри.

Я залез под диван. Новая пачка нашлась между старым носком и маленькой деревянной лошадкой (откуда, асы и альвы мои, откуда?). Я вытащил лошадку и вручил Ингри. Тот обрадовался:

– О, а Юсуфчик ее полдня искал.

Я не стал спрашивать, зачем арапчонку понадобилась коняшка. Лучше не знать. Многого, как я понял за эти дни, лучше не знать.

– Ты бы вышел в спальню, – предложил я Ингри.

– Нет, я от двери посмотрю.

– Интересно тебе?

– А то как же.

Ингри спрятался за дверью – только острый нос торчал. Я заорал: «Нили, посиди пока на кухне» – и распахнул занавески. Потянул вверх жалюзи. Откинул шпингалет. И вышел на балкон.

Ингри, по-моему, все-таки ждал, что я воспламенюсь или обращусь в камень. Дудки. И все же сощуриться мне пришлось – солнце вывалилось из-за туч и, мокрое, засверкало неожиданно ярко. Надо будет купить темные очки, подумал я. Подставил лицо под свет. И решил не покупать. Потому что, господа мои, вот там, на узком этом балконе, над коробками многоэтажек, над ползшей внизу поливальной машиной: что поливала она в восемь утра? растаявший снег? – и над бегущими за ней маленькими радугами – там вернулось ко мне дивное чувство крыльев. В лицо пахнуло ветром, и почудилось – я лечу. Лечу над городом, лечу над драконьей лентой реки, над бесконечной толкучкой МКАДа, над пригородным редким леском в дымке новой листвы – и дальше, над иными лесами и горами. Солнце било мне в глаза, вечно-юное живое солнце, умывшееся в первом весеннем дожде и в струях воды от поливальной машины.

Шторы и жалюзи все же пришлось задвинуть – не перекрикиваться же мне с Ингри через полквартиры? Он подошел, посмотрел уважительно. Почесал длинный нос.

– Ну что я могу сказать? Круто. Завидую. Жаль, что я весь из себя такой законный…

Я немедленно отвесил ему пинка. Он ответил дружеской зуботычиной. А потом консильере мой вдруг резко посерьезнел.

– Я вот что… Не хотел тебе при всех говорить.

– Ох, не пугай. Какие еще приятные новости?

Ингри порылся в барахолке на журнальном столике и вытащил из-под коробки с пиццей газету почти полугодовой давности. Протянул ее мне.

– Тридцатая страница. Читай. Тут о твоем Наглинге.

Я так и сел на диван.

– Если скажешь, что подделка – убью.

– В том-то и дело, что не подделка. А лучше бы был подделкой.

Я поспешно зашелестел газетой. На развороте, как раз напротив светской хроники, было большая статья. Перепечатка из «Нью-Йорк Таймс», перевод бездарный – но все, что надо, я понял. И фотография-то, фотография…

– Причем, – сказал Ингри, когда я закончил чтение, – обрати внимание. Скотина молчала, пока меч полеживал себе в сейфе. А как стырили, разоралась на всю Ивановскую.

– «По примерной оценке, стоимость похищенного артефакта по сегодняшнему курсу превышает два миллиона долларов», – процитировал я. – Еще бы не разораться.

– Нет, ну ты понял?

– Понял. Не тупой.

– Это ты посмотри, как тебя классно вели. Наглинг стырили в первых числах сентября, так? Ты когда с Касьяновым говорил? Второго, третьего?

– Пятого.

– Во-во. Пятого. Очень все четко сработано. Выкрасть меч, подкинуть в озеро, тебя привести туда же…

– Думаешь, Касьянов?

– А кто еще знал?

– Мало ли. У него начальство, у тебя куча каких-то левых людей работает.

– У меня все люди правые. А насчет начальства… Что-то сдается мне, что мужик этот – сам себе начальство.

Я подумал еще. Покачал головой.

– Нет. Не сходится.

– Почему не сходится?

– Про гадалку он откуда пронюхал? Как он мог вообще знать, что нам приспичит погадать по внутренностям дракона? Вроде, у них это не самый общепринятый метод.

– Хель его разберет, какие у них методы. Про волков-то мы не знали.

– В общем, знали. Про «Вервольфов». В частности… очень уж меня плотно должны были курировать.

Мы переглянулись. И завопили одновременно:

– Некромант!

Нили вылетел из кухни с полотенцем в руках.

– Где некромант?

– Вот именно, – сказал я. – Именно что «где некромант»?

Если это и есть желанное последнее слово – пусть пожрет его волк Фенрир.

Глава 6. Рагнарек

Следующие недели прошли в какой-то нелепой суете.

Казалось, что проще всего прижать к ногтю Касьянова моего Афанасьича. Однако матерый волкодавище и раньше был непрост, а при нынешней ситуации как бы не получилось, что к ногтю прижмут нас. Ингвульфовых-то ребят в Москве квартировало всего две дюжины, ну, по миру еще можно пособирать, но развязывать открытую войну нам было не ко времени. В общем, назначили мы новую встречу в Старом Бору – так называлась касьяновская дача.

Параллельно я отправил группу под начальством Нили на охоту за единственной нашей ниточкой – лисичкой Ли Чин. Нили, с одной стороны, очень не хотелось меня оставлять, когда вокруг все так шатко. С другой, он горел желанием поквитаться с рыжей бестией. Поворчав и взяв с ингвульфовых ребятишек слово, что за мной – глаз да глаз – он отбыл в Таиланд. А мы отправились на свидание под елями.

Кэдди вновь прошуршал по гравию. Казалось, ничего не изменилось, только вместо опавшей хвои звук колес заглушала теперь весенняя грязь вперемешку со снегом. В лесу снег лежал еще плотно, лишь под корнями елей кое-где подтаяло, да на солнечных днем пригорках вылезла первая трава. Встреча вновь назначена была на вечер. Мне совсем не хотелось, чтобы старина Касьянов пронюхал еще и о моем новом статусе полукровки. Его ведомство столь увлечено внутренней политикой, что не погнушается при случае перейти и на внешнюю.

Беседку тоже окружал талый снег, однако я настоял на том, чтобы разговор происходил на свежем воздухе. В этот раз двое из ребятишек Ингвульфа, не скрываясь, маячили у меня за спиной. Касьянов уже сидел в беседке, облаченный в потрепанный армейский полушубок и смушковую шапку – прямо боец Первого Белорусского. Или, точнее, партизан. На столе красовался самовар и блюдца с вареньями. Фонарики все так же сияли под навесом, только теперь вместо мошки в белых лучах кружились редкие и мелкие снежинки.