Дети богов

Хозяин встал и пошел навстречу мне, с улыбкой протягивая левую руку. Интересно, подумал я, а если правую пожать – протез отвалится?

– Чайку?

– Спасибо, уже пил.

– Чего покрепче?

– И с этим подождем.

Уселись. Скамейки укрыты были плоскими подушками, так что холод не ощущался.

– Если вы, Ингве Драупнирович, обеспокоены обстановкой – я могу гарантировать, что на наших деловых отношениях и на работе предприятий это никак не скажется.

Если ФСБшник и прикидывался, у него это очень хорошо получалось. Я задумчиво побарабанил пальцами по столу.

– Матвей Афанасьевич, что вам известно о мече по имени Наглинг?

Тот пожевал губами, будто припоминая.

– Кажется, это последнее оружие Беовульфа? То, с которым он вышел на дракона?

Я усмехнулся.

– Пятерка по нордической мифологии. Не подозревал, что у вас такая широкая эрудиция.

– Э-э, батенька. С нашей-то работой… Как говорится, «хочу все знать».

Мне ту же припомнился скорочтец-некромант.

– А как насчет возможных решений уравнения Дрэйка?

Афанасьич мигнул.

– К чему вы ведете?

– Откуда вы узнали, дорогой мой человек, что произошло в Непале?

Афанасьич, как ни странно, от последнего вопроса расслабился.

– Да это не секрет, Ингве Драупнирович. Мы за тем монастырем давно наблюдаем. Не так чтобы совсем уж круглосуточное наблюдение, но интересуемся. Есть в деревне человечек один, староста – Сакья Ишнорти, слышали, может? Такое трудно запоминающееся имечко. Так вот он, поверите ли, курс заканчивал в нашем Лумумбарии. Потом решил вернуться на родину, и, как бы это сказать, заново ассимилироваться. Но связи поддерживаем. Кстати, давно я у вас хотел спросить, да вы из Москвы осенью как-то быстро убыли: что там за третий к вам привязался? Господин Ишнорти уже довольно долго нам намекает, что надо бы поинтересоваться одним их…. охотником, что ли? Только каждый раз, как мы начинаем интересоваться, он как сквозь землю проваливается.

Я уставился прямо в бледно-серые зенки Афанасьича. Долго смотрел. А смысл? Их в гляделки так играть научили – куда там моим побратимам. Что-то меня смутно беспокоило во всей этой истории, какая-то была несостыковка. Зачем, думал я, глядя в холодные северные глаза ФСБшника, зачем им вся эта чехарда понадобилась? Гармового с моей помощью отловить? Но Гармовым в Тибете и не пахло – точнее, еще как пахло, а пользы ноль. Подкупить меня Наглингом? Так не лучше ли прямо мне его вручить, за чаем и бубликами: мол, от вашего стола нашему, не погнушайтесь, примите угощеньице. В знак, так сказать, взаимовыгодного и плодотворного. Они обычно работают прямо и просто, солдатики эти бумажные – и уж точно бы их не смутил тот факт, что меч уворован из частной коллекции нью-йоркского миллионера. А все эти махинации с гадалкой и подземельем, да еще и с отраженным озером… Нет, что-то тут не то. Не то, не то. А что? И я решился.

– Вам знакомо имя «Иамен»?

Афанасьич нахмурился.

– Не припоминаю.

– Лет тридцать пять-сорок на вид, невысокий, худощавый, глаза серые, волосы темные с сединой, для чтения пользуется очками. Всюду с собой таскает посеребренную катану. Некромант.

Никогда я не видел, чтобы человеческая физиономия менялась столь быстро. Куда делся старичок-моховичок в ушанке? Лицо Касьянова окостенело, так что резко проступили скулы, пролегли глубокие вертикальные морщины от носа к подбородку, в серых глазах вспыхнул огонь. Он вскочил так резво, что, если бы я не удержал, стол вместе с самоваром и блюдцами полетел бы вверх тормашками. Оскалив зубы, ФСБшник прошипел длинное какое-то слово, больше всего смахивающее на матерное ругательство на наречье Нифльхейма.

– Что с вами?

Касьянов встал против меня, сгорбившись, упираясь руками о стол. И ростом он, кажется, сделался выше. Сильно выше. Полушубок нелепо задрался у стоящего на плечах.

– Уберите своих людей.

– И не подумаю.

– Да не собираюсь я на вас покушаться! Пусть следят из машины, от дома, бога ради, пусть хоть под оптическим прицелом меня держат, только я не хочу, чтобы нас слышали.

Поколебавшись, я кивнул и обернулся к ребятам. Те рассыпались: двое к машине, двое к крыльцу. Солдатики из ведомственной охраны, до этого шнырявшие у будки и вдоль забора, насторожились – однако действий никаких не предпринимали. Хорошая у солдатиков выучка.

Касьянов несколько раз глубоко вздохнул, поджался и сел. Провел живой ладонью по лицу. И – как водой смыло страшную маску. Опять передо мной был хлебосольный хозяин подмосковной дачки. Только левый кулак собеседника все сжимался и разжимался.

– Слушайте, Ингве, – сказал он, хмурясь из-под тяжелых бровей. – Пора нам, кажется, выложить карты на стол, говоря фигурально. Я знаю, кто вы такой.

– Да? – я ухмыльнулся. – Не поверите, я тоже.

– Не перебивать!

Хозяин треснул кулаком по столу, так что блюдца и чашки вновь подскочили и жалобно зазвенели.

– Не перебивать, щенок, – продолжал он тише. – Видишь фонарики под потолком? Это лампы дневного света. Будь ты тем, за кого себя выдаешь – давно бы скопытился. А ты ж как огурчик… Хорошо благородная Инфвальт погуляла, ничего не скажешь – знала девка, с кем блудить…

Продолжить старик не успел, потому что я перегнулся через стол и вцепился ему в глотку. От забора и будки заорали. Что-то кричали и мои ребята, однако мне было пофиг – я сдавил изо всех сил, желая одного: чтобы эти белесые глаза выкатились вон из орбит и вывалился из хулящей пасти распухший язык… Не знаю, что происходило вокруг, и почему никто никого перестрелять не успел. Знаю только, что старичок поднял руку: левую, господа, левую – и одной этой рукой без особых усилий отцепил две моих, а потом швырнул меня обратно на лавку, как кутенка. Такое было не под силу никому из смертных. Подумавши, скажу, что такое и свартальву не под силу. Ведь тогда, в монастыре, я чуть не придушил Нили – а, несмотря на всю свою преданность, собственную жизнь гвардеец защищал бы до конца. Я сидел, отдуваясь, и ошеломленно глядел на Касьянова. Он снова помахал своим и обернулся ко мне. Сбросил полушубок. Выпрямился во весь рост: головой под потолок беседки. Прищурился. И сказал:

– Я, племянничек, рукоприкладства и отцу твоему не позволял, уж на что он был бешеный. А тебе и подавно.

– Какой я тебе, старая сволочь, племянничек?

– Мы с твоим родителем были побратимы. Значит, племянничек и есть.

Я искренне пожелал, чтобы все мои новоявленные родственники отправились прямиком в Хель.

– Ну что ж, – говорю, – дядюшка, давай побеседуем. Выкладывай свои карты, руны или что у тебя там есть. Чего вы все от меня хотите?

Однорукий сел, выложил на стол свою культю. Будто я должен был умилиться, на него, инвалида, глядючи.

– Ты не борзей, племянничек. С дедом своим говорил?

Я усмехнулся.

– Дьюрин мне не дед.

– Не дед, значит? А кто тебя, сопляка, на коленях качал? Кто тебе сказки рассказывал? Кто тебя поил, кормил, одевал, какашки твои подтирал, пока ты сам и на горшок-то ходить не умел, а? Быстро, племяш, от родства отказываешься.

– Да пошел ты.

– Я-то пойду. А ты послушаешь. Что тебе дед сказал?

Я пожал плечами.

– Муть какую-то нес про Рагнарек.

– Муть, значит, – протянул Однорукий. – Не такую уж муть. Малыш Дьюрин всегда был парнишкой шустрым, все на лету схватывал. Вижу, и на старости лет остался остер.

– Ты мне, дядя, мозги не пудри. Говори, что имеешь сказать.

– Хорошо. Я имею сказать следующее: дед твой прав. Близится Рагнарек. И ты, мальчик, к этом имеешь очень прямое отношение.

Я почувствовал, что снова зверею. Привстав, я прошипел в лицо Однорукому:

– Я тебе кто: Фенрир? Мировой змей Ермунгард? Или, может, сам Локи?

– Ни то, ни другое, ни третье. С Фенриром мы и без тебя разберемся.

Я кивнул на его протез.

– Вижу я, как вы с Фенриром разобрались.