Дети, сотканные ветром

– Прости, я ошиблась. Думала, что делала для твоего блага. Возомнила себя стойкой…

Лев прижался к маме. Пусть она успокоится, не изводится понапрасну.

– Всё пройдёт, – он шептал ей на ухо. Стены комнаты тонки, а соседи ждали развязки в семействе Лукиных. – Ты будешь снова рисовать, а я пойду в школу или найду работу. Ты же меня всему научила. Письмо и математика – это же просто. Дедушка Мавлет говорит, что я умнее его внуков. Он даст работу, и ты не будешь рисовать туристов на площади. У нас будут все документы. Нужные и ненужные. У нас будет дом. Отдельный от всех и комнаты большие. Для твоих картин.

Софья отстранила от себя сына. В глазах появилось спокойствие.

– Да, Лёвушка, отдала тебе все свои знания, – с последней улыбкой сказала она. – И всё же рано или поздно приходится идти в одиночку.

– Не говори так. Мне страшно. Ты не должна меня бросать.

Теперь Софья прикрыла ему губы пальцем:

– Ищи мужество во всём, что тебя окружает. В несправедливости, во лжи мира. Противься им, и тебе откроется другая лучшая часть света. Видишь книги, я учила тебя поглощать знания, так как оно могущественно. Слышишь прекрасную музыку, она научит тебя совладать с самим собой, упорядочит тебя. Видишь картины?

Лев обвёл взглядом холсты, которые помнил до последнего мазка. Удивительный мир, восхитительная мечта. Они служили ему мечтой, которая помогала пережить бедность. Особенно та картина, накрытая простынёй. Вероятно, до обострения болезни Софья в чувствах спрятала её.

Лев, соскочив с кровати, решительно скинул простыню. Живые краски, отблески солнечного света, наброшенные на холст. Вот юная Софья в объятьях незнакомца. Волосы девушки раскидал ветер и спрятал под ними лицо мужчины.

– Это мой отец? – Лев всегда знал ответ. – Столько лет прошло, и ты его продолжаешь любить. Если так, то он не должен быть плохим. Тогда почему он нас бросил?

Софья Лукина помотала головой и опустила босые ноги на холодный пол. Лев попытался вернуть её под плед.

– Лёвушка, знание о нём погубит тебя, – пальцы Софьи впились в плечо сыну. Лев ужаснулся, она теряла сознание. – И всё же помни мои картины, как помню я, ведь они память моя.

Софья Лукина ослабла, и лапы мучительного бреда вырвали маму из рук сына. На его крики соседи вызвали неотложку. Они забрали Софью Лукину, а Лев провёл самую страшную ночь в жизни. Только он и его нерушимое одиночество в большом доме, в большом городе и в самой большой стране.

Утром дедушка Мавлет забрал Льва на своём дряхлом «Жигули», и старость была безгранична в его голосе. Мир сошёл с ума. Метались в никуда прохожие, они кричали на малопонятном языке. Сама земля то крутилась неистово, то затормаживала потоки машин на дорогах Петербурга.

В больнице сообщили о причинах запуска болезни. Сердобольная медсестра обличила врачей в недосмотре, о ненужных людях причитал дедушка Мавлет. Однако главное Лев расслышал, когда все забыли о нём:

– Что ж, однозначно приют.

– Вы правы, и всё-таки этот мальчик – незаурядный случай. Нигде не прописан, в школе не числился. У него даже справки о рождении нет.

– Опять попалась неблагополучная семья. Слышал, Лукина имела отличные характеристики в школе искусств Перми. Однако после совершеннолетия пропадает из поля зрения родных. Готов поспорить, молодая девушка решила попытать счастья в одной из столиц. И вдруг нежелательная беременность. Одна-одинёшенька в мегаполисе. Хоть и честный, скудный заработок. Явно вину она перекладывала на собственного ребёнка…

– Замолчите, – устало откликнулся третий голос. – Вы ничего не знаете. Софья была чудесной матерью.

– Пусть так, – после неловкого молчания согласился человек. – И всё же придётся попотеть, чтобы создать нового гражданина. Вот только нужен он кому-то. Как вы считаете?

– Я слишком стар, чтобы забрать его к себе, – тихо признался дедушка Мавлет. – И всего-то продаю сувениры у Адмиралтейства. Теперь там будет так пусто… Что до Льва, то его рождение – самая тёмная тайна, с которой я встречался.

В последовавшем молчании несколько взрослых пришли к единому выводу.

– Хорошо. Приют так приют. Мне нужно подготовить бланки. Кстати, где мальчик?

Мальчика же уносила от них безумная идея.

«Появился в мире незаметно и также, – решил Лев, – исчезну из него. Из подлого мира, который забрал столько радости. Он ускользнул из больницы и, плутая в улицах Санкт-Петербурга, пошёл домой. Или к тому, что от него осталось.

…Тук, тук…

В дверь робко постучали, но на Льва звук подействовал как выстрел из пушки. И неспроста: следующие удары снесли дверь с петель. Соображая в темноте, как надолго он выпал из действительности, Лев не сразу уразумел происходящее. В его комнату вломились.

– Соблюдайте спокойствие, товарищи квартиранты! Ложная тревога! Отправляйтесь по койкам!

В потёмках коридора наглый фальцет отнюдь не подразумевал иной выбор своим приказам. В то время грузный человек нашёл выключатель и кулаком зажёг лампочку, свесившую с потолка.

В дверном проёме находились двое человек, схожих только в хищном взгляде, шарящем по комнате.

– Привет, – голос второго мужчины был под стать его весу. – Помнишь меня, небось?

Лев, в самом деле, знал людей, которые вторглись в его убежище. Пока он справлялся с оцепенением, они принялись грубо и увлечённо перебирать картины его мамы.

В раннем возрасте Льва Софья брала его с собой на площадь, где он любил резвиться среди голубей. До тех пор, пока не появились эти самые взрослые. Они были на площади и раньше, прохаживались среди торговых ларьков, но их тогда не занимала работа Софьи. В маме Льва часто признавали особенную красавицу. Пусть то клиенты, чьи портреты им приходились по вкусу, пусть то бабушки, торговавшие сувенирами в лотках. Софья Лукина была украшение площади, пока на неё не пал взгляд Громилы с синей татуировкой на запястье. Лев слышал, как иногда бабушки называли их «бандитами».

Однажды Громила хотел подарить Льву игрушечный автомат. Софья в ответ обругала верзилу, собрала весь скарб и увела сына домой. Лев бы сам не взял игрушку, хоть и мечтал, чтобы у него появилась вещь, какая есть у других мальчиков. Он чувствовал в мужчине что-то плохое. Каждым сантиметром кожи ощущал, как колит злоба, застрявшая в груди Громилы.

– Небось, перепугался до чёртиков? – проговорил Громила и в отклик раздался мерзкий смешок.

Подельник близко не походил на товарища: тощий, с выпирающими скулами, роднившими его с ящерицей. Он сторожил проём коридора, и Лев мечтал, чтобы за его спиной мелькнули лица соседей.