Дети, сотканные ветром

– Не вздумай выть! Вопли меня бесят, – предостерёг Тощий.

Громила открыл окно и показательно отправил в него окурок.

– Прекрасный вид. Запущенная стройка, куча мусора, – Громила сделал театральную паузу, вновь подкурив сигарету. – Понятно, почему милашка Софья отказалась от моей квартиры в центре.

Хоть кто-нибудь, прошу, вызовите полицию, молил про себя мальчик.

– Знаешь… э-э, Лев, если не ошибаюсь.

– Р-р-р! – прорычал Тощий и заржал.

– Лев, я ведь мог стать тебе отцом. Если б не треклятая гордость твоей матери! – в стену влетел кулак, как молот, насаженный на синее запястье. – Нет же, она всё сторонилась, выпендривалась! И видишь, Львёнок, чем всё закончилось. Так просто и без красок она зачахла.

Мальчик вскочил с кресла. Громила одобрительно ухмыльнулся.

– О-о-о, – съехидничал Тощий. – Рискни, пацан.

Желудок Льва саднило и ногу свело судорогой, точно само тело хотело вырваться отсюда. И вдруг надежда на помощь выплыла за спиной у Тощего. Мальчик помыслить не мог, как сильно обрадуется хозяйке Харьковой. Вооружённая фонариком, она прибыла на шум, в надежде наказать монетой разбушевавшихся постояльцев.

– Здрасте, – издевательски приветствовал её Тощий.

Никто бы не поверил глазам, когда хозяйка Харькова, при виде двух мужчин и мальчика, готового кинуться на них, начала сдуваться. Лев даже уверен, что слышал, как выходит из неё воздух.

– Кто вы, дамочка? – осведомился Громила, туша сигарету об пол. Порча коммунального имущества однозначно бы покоробило Харькову, будь она при храбрости.

– Хозяйка, – сорвалась на писк женщина.

– Правда? Плохо же вы ведёте своё хозяйство. Плохо.

– Я исправлюсь, товарищи.

– Верю в вас, – подбодрил её Громила. – Ну, нам пора. Вот только заберём одну вещь. На память, так сказать.

– Каждый, кто знал Софью, вправе взять себе ее частичку, – подлащивалась хозяйка. – Мы так любили её. Впрямь как дочь.

Харькова сама рада уйти, но Тощий умело гипнотизировал её взглядом.

– И я любил. Уважал, хотя мог получить силой мою дорогую Софью, – Громила рыскал по комнате. – Вы ничего плохого не подумайте, она тоже ко мне неровно дышала.

– Как иначе. Солидный мужчина, – подначивал Тощий и указал на Льва. – Вырастил бы из котёнка солдата.

Харьковой оставался один удел – одобрительно кивать. Всё обойдётся, мыслил Лев, они не посмеют ничего дурного в доме полном людей. И беда прошла бы стороной, да только Громила победно выгреб из картин тот единственный холст, что нёс живую и молодую Софью Лукину.

– Вот видите, как мы были близки. В своих картинах Софья и мне место нашла, – указывал Громила на незнакомца, чьё лицо нежно прятали волосы прекрасной девы.

– Ты врёшь! Мама не тебя рисовала! – ядовитая смесь заполнила голову мальчика.

– Кого тогда? Твоего сбежавшего отца?

– Она бы тебя не полюбила! Никогда!

– Придержите львёнка! Я за себя не в ответе. В приюте тебя быстро уму-разуму научат.

Тощий толкнул мальчика, и тот налетел на мольберт, разодрав локоть. Тогда Лев, точно в дыму, схватил первое, что попалось под руку – кружку с загустевшей краской, и запустил её в полёт.

Брошенный наугад снаряд влетел точно в широкий затылок.

Будто не веря, Громила дотронулся до измазанной в рыжий цвет головы, потом посмотрел на кружку, удравшую в коридор. Наконец, мужчина убедился в том, что его голова пострадала от прямого столкновения с ржавой посудиной, а одежда безвозвратно испорчена. Всё так же медленно он повернулся и не увидел никого, кроме худого мальчика с торжеством на лице.

Яростный рёв срикошетил от заплесневелых стен. Хозяйка Харькова, пискнув перед обмороком, раскисла на полу, когда в шершавых тисках сдавили шею Льву. Мальчик видел гримасу Громилы, изрыгающую слюну заодно с ругательствами. Руки Тощего пытался разорвать захват подельника. Затем мир застелила муть. Свист в ушах смолкал. Только мысли продолжали кричать.

Помоги… мама. Защити меня!

Словно спустя долгий отрезок времени мир преобразился. Линии перед глазами вились вокруг людей, заполняли узорами комнату. В груди рядом с сердцем появилось тепло, согревающее внутренности. Оно расширялось. Вмиг тепло передалось костям. Всплеск даровал освобождение. Свет с лазурными отблесками перекрыл очертания комнаты. Казалось, что ничего не осталось в мире кроме него, но вскоре свет начал гаснуть, выявляя контуры разрушенного помещения.

Мальчик повалился набок. Зрение отказывалось сфокусироваться на чём-то одном, но изменения в обстановке нельзя было не заметить. Комнату будто шкатулку встряхнули и перемешали в ней содержимое. Стол, стулья, порванные холсты валялись по углам. В воздухе парили перья, пыль и капельки краски. Единственная лампочка мерцала в агонии, прежде чем безвозвратно потухнуть.

Внимание мальчика привлекло перевёрнутое кресло. Оно пошевелилось, под ним оказался Тощий. То ли краска, то ли кровь блестела на его лице. Громила лежал рядом, однако ликовать Лев попросту не мог. От вида разломанных картин Софьи Лукиной подгибались колени.

Нерешительно, как из нор, появились соседи, и, выказывая недюжинную льстивость, принялись оживлять нелюбимую хозяйку. Та уже сама спешила в сознание.

– Санитаров… быстрее, – пролопотала она и указала на Льва. – Схватите чудовище.

Все соседи смотрели на мальчика, и тот понял: их ничем не проймёшь. Они боялись его. Лев попытался выскочить из комнаты, но когтистые пальцы Харьковой вцепились ему в руку. С криком мальчик рванул от неё, на ладонь каким-то образом попал компас. Цветной браслет же остался у хозяйки на память о Софьи Лукиной. За мгновение Лев оказался в подъезде, затем на улице. Приближался вой полицейских сирен, соседи всё же осмелились вызвать законников. Только теперь, как подсказывало чутьё мальчика, ему суждено понести наказание. Он обошёл красный дом, подпирая его стены, и вышел на строительную площадку, намереваясь покинуть улицу окольными путями.

Лев боялся, что небывалая усталость не позволит далеко уйти, но побег закончился куда быстрее. В ночи мальчик не разглядел черноту на земле, и его нога не нашла опоры. Срываясь в бездну, Лев не закричал и не разбудил дремавшего в сторожке деда.

Его некому было спасти в целом мире. Тем не менее вести о бедах семьи Лукиных летели далеко за пределы людского мироздания. Сквозь трещины Пространства и Времени.

Глава 2. Туда, куда ушло волшебство.

Каждый вечер ровно в семь, старый сторож, подчиняясь нажитому распорядку, обходил строительную площадку и попутно сдирал с забора листовки или заклеивал ими же нецензурную роспись. На отведённом ему участке ценнее деревянного ограждения ничего не было. Только забор, который закрывал гору строительного мусора. Тем не менее, на удивление старика, куча более чем любая новостройка привлекала множество людей с фотоаппаратами и прочего подозрительного народца.

Они появились вслед за первым блоком драгоценного забора. Толпа перекрыла въезд бульдозерам, десятки куриных яиц перевелись не по назначению. «Руки прочь от наследия великого прошлого» – гласил их лозунг. Однако размалёванные плакаты протестующих оказались на прочность слабее, чем десяток удальцов, под командованием человека в большой чёрной машине. Именно с его мановения руки из приоткрытого окна, техника за день сгребла «наследие» в одну бесформенную и лишённую всяких прикрас кучу.

И затем гласу ущемлённого народа стало тесно в одной части города, и недовольство по всей стране разлилось по неведомым старику сетям, что привело к остановке строительства гипермаркета.