Девочка из коммунизьма

Зарядку проводила вожатая - с ней вприпрыжку мы и бежали обратно до коттеджей. Вожатая была опухшая и с подбитым глазом.

Возле коттеджа нас остановили и предложили приседать, а в то время открылась комнатка наших "командиров", и в одних семейных трусах на веранду с перекошенным дощатым полом вышел физрук - тоже совершенно опухший с бодуна. Но тут же опомнился и побежал обратно надевать спортивную форму. Потом за ним пришел какой-то тоже опухший мужичок и говорил взахлеб, что уже должна на стадионе среди старших отрядов проходить сдача ГТО, а воз и ныне там.

Этим опухшим мужичком был директор всего лагеря. Он, маленький, но упитанный, взял зашкирку физрука, который на ходу натягивал штаны, и орал: "Позор!". Токал толстого физкультурника, потом снова брал зашкирку, толкал вперед, а тот спотыкался и говорил как маленький:

– Папа, я больше так не буду!

По сути, так начиналось мое знакомство с лагерем. Казалось, в тот 1987 год, когда во всем СССР уже были "непонятки" с тем, будем ли мы жить дальше с коммунизмом или всему достигнутому социализму уже кранты, взрослые были больше заняты своими проблемами, нежели нами, детьми. Пьянство среди взрослых, хоть и очень тихое, процветало - наверное, мало, кто не пил, хотя тогда уже были серьезные вопросы с приобретением пойла. Но вот пива было много - это водку сложнее было купить. а пиво в Казахстане выпускали вкусное - я сама как-то пробовала у бабушки, но и она больше предпочитала бражку, которую сама в бидоне ставила. Сахар тоже был дефицит, но ведь варенья в погребе стояло столько, что хоть на пять лет голодовки могло хватить. А из варенья бражка получалась крепкая.

Не случайно муж тетки Вадим все время бражку у бабушки воровал. Делал по-хитрому - в свой бидон переливал бражку, а потом заливал пустой бабушкин бидон водой. Правда, и Вадим мог не успеть до настоявшейся бражки добраться, потому что мой дедушка-кузнец еще раньше Горбачева принялся бороться с выпивкой в доме. Бабушка втихушку от дедушки бражку ставила, но он эти бытовые алкогольные каналы перекрывал, ненавидя все это зелье - только уже по своим личным причинам. Не любил он всю эту дрянь, а бабушка-хохлушка иногда так хотела выпить - на нее просто накатывало такое желание. Но в запои никогда не уходила - выпьет раз в неделю, в пятницу или в субботу, а потом до следующего момента - до следующей пятницы или субботы слушает от дедушки выговоры.

А как выпьет, так деду все в лицо выскажет - и о том, что его якобы не любит (но на самом деле любила всегда), и что жизнь тяжелая, и что, вообще, ей давно на Украину пора, потому что в Казахстане, на чужбине, помирать не хочет.

Шарики из халвы

Вот и в лагере взрослые любили пивко по вечерам тянуть. В то утро услышав про ГТО, мне захотелось сбегать и посмотреть - что же это такое. Может мне тоже это ГТО дадут.

И никому не говоря, я побежала на стадион - одна Танька видела, что я улизнула, потому что после зарядки дети сначала должны были подмести территорию, а потом уже идти также строем в столовую.

На стадионе ребята чуть постарше крутились на турниках, прыгали, приседали. Это и было ГТО. Я тоже пару раз на крайнем турнике покрутилась и побежала в столовую. Здание, как и все другие строения лагеря требовало ремонта - все было такое старое, если не сказать ветхое. Много что требовало ремонта, но, видно, наступали тяжелые времена или, может быть, уже наступили, поэтому до красоты и благоустроенности никому особого дела не было. Те же плакаты, висевшие на каждом шагу - с Лениным или Олегом Кошевым, тоже требовали реставрации. Но кому это было надо? Столовая была неказистая, невзрачная - повара и их помощники были все распаренные и в каких-то не белых, а желтоватых халатах.

Я заметила, как на столик возле раздачи ставили два огромных эмалированных тазика с большими брикетами сливочного масла. Его разрезали на кубики (делала это полненькая женщина, у которой, вываливались груди, когда она всей силой надавливала на нож, чтобы огромное лезвие располосовывало бело-желтую, как цвет халата поваров, мякоть, правда, очень замороженную) и разносили по столам, которые давно уже тоже новизной не отличались.

С другой стороны от окошечка с раздачей находился большой самодельный бак, откуда можно было брать кипяток. Но нам, детям, не разрешалось ни к окошечку с раздачей подходить, ни тем более к баку. Нам наливали теплый чай в граненые стаканы из стареньких советских чайников темно-серого цвета.

Чай был вкусный, но к приходу детей уже практически холодный. Поэтому я предпринимала всякие уловки, чтобы добраться до серого бака и налить хоть немного кипятка. Делала я это на корточках, чтобы со стороны раздачи поварской персонал меня не заметил, а вожатые с воспитателями тоже в тот момент отвлеченно ели.

И сам по себе вкус чая и сливочного масла мне запомнился. Эх, все еще готовилось на всем натуральном - без всяких добавок. Чай в Казахстане был свой - отменный, отборный. И масло свое выпускали - с завода сразу в лагерь, так сказать. И печенье, опять-таки, своего производства - казахстанского. Ох, как было здорово, намазывать масло на печенье и складывать гармошками! Тогда еще, хоть и наступали тяжелые времена, но что касалось чая, масла, печенья - этого было завались. Можно было ребенку брать столько, сколько ему возможно было унести в руках.

А еще была безумно вкусная халва, которую тоже можно было есть хоть килограммами. Мы ее катали в шарики, представляя, что это оригинальные конфетки, а потом шарики складывали под подушку. А поздними вечерами что-то из этих шариков лепили - человечков, животных. Правда, нас потом ругали за грязные, промаслившиеся наволочки, но отучить от этих забав и лепки было невозможно. Да, тогда с конфетами, как и с водкой был дефицит, но зачем они были нужны, если печенья и халвы было хоть отбавляй? Да и мясных блюд давали много. Так что, насчет питания было нормально - еще по-настоящему, по-советски.

Тоска по высшей фазе

Поначалу я сожалела, что в лагере не действует бассейн - он располагался на улице и представлял из себя огромную бетонную лунку. Его так старательно заливали бетоном, так верили в его будущее, но за несколько дней до первой лагерной смены в него ударила молния и расколола ровно напополам. Нас все время пугали этим бассейном - говорили, что если мы к нему будем подходить или бродить в нем по бетонному покрытию, то молния снова в него ударит и может за одно нас убить. Но, все равно, и по расколовшемуся бассейну гуляли, особенно после того, как пройдет проливной дождь и оставит в неровностях покрытия лужи.

Вода в этих лужах нагреется, и мы начинаем друг друга брызгать и визжать, пока кто-то из старших не заметит и не выгонит. Неподалеку мог сидеть тоже слезка пьяный грузчик дядя Коля, но был он умный, как профессор, и все рассуждал: "Лопнул бассейн, лопнул! Так и советское общество, которое строили, строили, бетонировали, бетонировали, на две половины трескается. Вот тебе и Юрьев день. Одни будут богатые, а другие бедные..." А потом, если сильно напивался, то падал прямо в бассейн и громко храпел. Когда его будили толстые женщины из столовой то каталкой, то шваброй, он снова говорил: "Вот тебе и Юрьев день! Пиз... державе! Стремились, так сказать, к высшей фазе - к полному коммунизму, а замкнуло на низшей фазе" И громко высмаркивался!

Я часто не спала в сончас, а шарилась - то по лагерю, то к речке с пацанами бегала. И все время видела сидящего или лежащего дядю Колю-грузчика. Худой, но очень интересный был старичок, а, может, и не старичок вовсе - ему от силы было лет пятьдесят. Только смахивал он на сильно спившегося бомжа. Я у него спрашивала:

– Дядя Коля, а вы всегда грузчиком работали. Трудно ведь!

– Нет, я раньше идеологию марксизма-ленинизма в строительном институте преподавал.

– А что это такое - идология?