Девочка из коммунизьма
Шрифт:
Свиньи, крысы и консервы с горбушей
Было еще самое начало учебного года и никто не спохватился, что я отсутствую. Много ли или мало надо было корма и воды давать свиньям, я не знала. Но с каждым днем они все свирепее на меня смотрели, а самые большие свиноматки пытались меня догнать и, наверное, съесть, Я от них не хуже, чем в толпе с пьяными мужиками и бабами, выворачивалась и бежала от корыта обратно до калитки с пустым ведром и успевала закрыть за собой эту калитку, прежде чем свиноматка в проход заскочет. Чтобы донести до корыта несколько ведер корма, сначала через заборчик рассыпала этот комбикорм вдоль загороди. А потом, пока большие свиньи отвлекались на эти "перекусы", бегала с ведрами воды и корма попеременно до нескольких больших корыт. Так
Но за эти пять дней я сама превратилась в доходягу. Один раз, когда из еды осталась лишь одна горбуша в консервах, которая мне совсем надоела, я поехала домой. Заодно помылась и набрала дома немного засохшего хлеба (на новый у меня не было денег, только копейки на автобус). А еще взяла икры, сгущенки - благо с едой у нас всегда все было в порядке. В автобусе я прямо на конечной уснула. Меня разъяренный водитель разбудил и сказал, чтобы я - прогульщица, как он подумал, шла пешком, раз прозевала свою остановку. Долго я тащилась со своей авоськой, потому что больше у меня на автобус денег не было. А дядька, которому родители оставили деньги - кормить меня - так и не появлялся. Еще надо было два дня как-то выживать. Так и выживала вместе со свиньями. Когда в доме было прохладно, я топила печку - обливала щепки(которые сама где попало насобираю, потому что дрова мы не заготавливали, а был только уголь) бензином и бросала зажженную спичку, а сама убегала за дверь.
Худая, чумазая, а свиньи - тоже худые. Такой меня и застали родители. Я же справилась с этой тяжелой миссией.
Правда, были страшные моменты, когда ночью в доме хозяйничали крысы. Они были ростом с кошек - могли бы меня закусать, но поскольку им и без того хватало еды - комбикорма, то до меня они так и не добрались. Спала же я на интересном ложе. В кухне, где печка, папа из бетона сделал небольшой загон - прямо возле окна, куда и засыпал комбикорм, а сверху, прямо над комбикормом клал огромный толстый пенопластовый лист - а уже на него бросали разные одеяла, пальто. Вот на такой лежанке я спала. Днем-то было тихо, а ночью из-под пенопласта, на котором я спала, были слышны дикие писки крыс - они купались, резвились в этом комбикорме. Когда они совсем доставали своим визгом, я брала палку и стучала ей по пенопласту. На какое-то время крысы успокаивались, но потом снова устраивали невозможную возню.
В углярку я даже днем побаивалась заходить, поэтому собирала разные деревяшки. Заходила я туда два раза, когда мне требовалась консервированная горбуша, которая в углярке стояла целыми коробками - папа откуда-то навозил. Но по краям этих коробок, как тушканчики, сидели крысы, глаза их в темном сарайчике зло горели - заходила я туда только с зажженным куском картона - быстро захватывала сколько получалось банок горбуши и выскакивала наружу. Думаю, почему меня крысы не трогали? Да, было много комбикорма, а еще было три собаки. Одна - настоящий злой Полкан - на привязи, который по возможности ловил и давил крыс. Он съедал их, оставляя только безобразные, с большими зубами головы. А еще со мной все время были две собаки - беспородная Цыганка и немецкая овчарка Кай. Они меня и охраняли и всегда следовали по пятам. Ночью они спали рядом с пенопластовой кроватью. Днем могли уйти гулять либо со мной, либо без меня.
Когда родители увидели меня изможденную, равно как и истощенных, но живых свиней, папа хотел надавать тумаков дядьке. Но того еще надо было найти, а когда у человека запой - дело это сложное. Пока папа искал брата, то уже и весь гнев испарился, и я поправилась, и свиньи пополнели. Так что, чего было уже драться?
Но тогда, пожив между двумя огнями - злыми свиньями и не менее злыми крысами - и те, и другие норовили меня сожрать полностью, я, наверное, немного повзрослела. В свои двенадцать лет я поняла, что жизнь состоит не только из одной радости и иногда из тумаков, но и из очень сложных ситуаций.
Одно всегда было одинаковым - какими бы ни были родители, я никогда на них не обижалась, от них принимала все так, как будто это и нужно было.
Аккордеон и лужи
Хотя то, что детство закончилось, я решила еще за год до этого, когда папа, не успела я перейти в третий класс, записал меня в музыкальную школу. Отделение музыкалки, как и прачечная, находилось совсем рядом от дома. Там элегантно одетая тетенька, проверив меня
на улавливание звуков - а она стучала пальцами по столу и я должна была следом повторить, - сказала, что у меня есть музыкальный слух. Я еще не знала, что меня ждет и на каком инструменте я буду играть. Но за меня все решил папа.Сам он - замечательный гармонист, причем, самоучка. Он очень хотел, чтобы я играла на аккордеоне - как Дранка, которого часто показывали по телевизору.
– Вот люди к чему стремятся, а тебе бы только по лужам бегать!
И тут началось - в музыкалку надо было ходить чуть ли ни каждый день, а еще помимо обычных уроков, надо было заполнять нотные тетради и репетировать.
Господи, как я ненавидела эти ноты! Ну не лежали у меня ни душа, ни сердце к игре на инструменте, тем более на аккордеоне! Чего ж меня было мучить-то! У-у-у- выла я над аккордеоном, ненавидя его черно-белые клавиши. Но из меня пытались сделать до безумия одухотворенного человека.
Каждый раз я порывалась бросить музыкалку, но не тут-то было. Моя преподавательница по классу аккордеона жила в нашем же доме, только в крайнем от булочной подъезде. Как бы я ни выводила ноты (а выводила я их специально жирно, по нескольку раз, чего категорически нельзя было делать), преподавательница терпела, высказывала родителям, чтобы я при них заполняла нотную тетрадь, а заниматься, дескать, мне надо, потому что я одаренная девочка.
Я же не могла видеть аккордеон. К счастью, мне его не купили, а взяли в прокат. Была такая услуга в советское время - все можно было брать на прокат: телевизоры, холодильники, стиральные машины и даже музыкальные инструменты. Стоило это не очень дорого, но для семейного бюджета, все же, ощутимо. Я прозанималась ровно восемь месяцев - с начала сентября 1985 года по начало мая 1986-го. Это было самое мучительное время в моей жизни.
Я, сидя за нотными тетрадями, смотрела в окно и вздыхала, потому что за окном играли мальчишки - то в лужи камни бросали и так аппетитно бродили по воде в резиновых сапогах, то потом в снегу кувыркались. А мне то уроки надо было сделать, то с нотами заниматься, разучивать на аккордеоне этюды. Я рвала нотные тетради, но меня ругали и покупали новые. Я пинала аккордеон, но его обратно в службу проката не сдавали. Портить я его боялась - меня бы точно прибили. Хотела подплавить спичками клавиши, но тоже не рискнула. Меня совсем не привлекал никакой музыкальный инструмент, тем более этот громоздкий аккордеон.
То ли дело папина гармошка - как было весело петь под нее всей семьей за кухонным столом. То веселую армейскую песню "Три зимы, три весны, отслужу как надо и вернусь" пели, то грустную фронтовую "Огонек". А тут надо было на аккордеоне жалкие звуки исторгать, уча ноты. Помогите мне, боги!
Помогла сестра, которая еще не успела родиться. Она должна была появиться в середине сентябре 1985 года, и у мамы стало появляться жуткое раздражение, когда я дома "пищала" на аккордеоне. Где-то уже за три-четыре месяца до появления сестры на свет папа вытащил из кладовки санки. И также, как в сентябре, он в мае повез аккордеон на санках, а сверху на инструменте в чехле сидела счастливая я. В начале мая как раз прошел снег и случились сильные заморозки, поэтому по покрытому льдом асфальту санки могли ехать как по маслу. Даже вместе с аккордеоном и со мной впридачу - папа косился на меня, везя санки, как бурлак, но не произнес ни слова. Дескать, чего из обезьяны человека делать - пусть себе на дереве качается, если на аккордеоне играть не хочет. Именно так он на меня смотрел, а я как всегда вида не подавала и пела любимую песню Аллы Пугачевой "То ли еще будет, то ли еще будет...", а потом "Ах, вернисаж, ах, вернисаж...". Эх, спасибо тебе, сестренка, что ты так вовремя поселилась у мамы в животике!
Мальчик , отойди, я не твоя мама !
До школы мама взяла меня с собой на Черное море, как это принято было раньше у советских людей - ездить на курорты. Это был 1982 год - мне в мае как раз семь лет исполнилось, должна была после оздоровительного летнего тура отправляться в школу. Какие-то воспоминания от тех моих семи лет остались.
Помню Ялту с каменистым пляжем и сильным прибоем. Мама на одном большом камешке грелась, словно змейка. А я, недалеко уйдя в воду, плескалась. Был такой прикол - стоишь в воде и ждешь новую волную. И встречаешь ее грудью. И стараешься устоять. Такой азарт, такой восторг!