Девочка-лед

Роман так увлечен своими мыслями, что не замечает припаркованную неподалеку черную ладу приору, рядом с которой стоит молодой человек.

Окурок приземляется на землю. Носок ботинка тушит тлеющий кончик. Илья наблюдал за ними со стороны и происходящим не доволен совершенно.

Глава 19

ИЛЬЯ ПАРОВОЗОВ

Стучу по двери кабинета с табличкой Калинин Е. П.

— Занят, — раздается сухо в ответ.

Клацаю зубами и рывком распахиваю дверь.

— Я же сказал, что занят, — раздраженно вопит и хмурит лоб дрыщло в белом халате.

— Не в сортире. Да и не особо-то занят, я смотрю, — киваю на поляну, которую он себе накрыл. — Обед еще не начался, одиннадцать только.

— Я вообще-то вторые сутки на работе! — возмущается тот в ответ. — Вот благо хоть жена подкармливает!

Игнорируя его вопли, поворачиваю ключ, торчащий в замке, беру стул, разворачиваю его на сто восемьдесят градусов и сажусь.

— Та-а-к, — он обреченно вздыхает, бросает еще один тоскливый взгляд в сторону дивно пахнущих котлет и с недовольством на лице закрывает контейнер.

Понимаю. Сам бы не отказался. Уж больно хорош аромат.

— Ну-с. Кто вы такой и зачем пожаловали? — вытирает рот салфеткой и одаривает меня любопытным взглядом.

— Илья Андреевич меня зовут, — барабаню пальцами по спинке стула.

— Ааа, помню-помню. Скандал мне тут устроили…

— Да потому что отношение к людям как к скоту! — мои брови непроизвольно сходятся на переносице. — Четыре часа прождали, а у девчонки температура под сорок была!

— Понимаю, но, увы, за всю систему здравоохранения в нашей стране я отвечать не в силах.

— Да смысл этих качелей^[9]! — отмахиваюсь раздраженно. — Как тебя по батьке?

— Калинин Евгений Павлович, — дюже официально представляется он.

Как будто на конференции выступать собирается. Дурик.

— Палыч, я по делу.

— Кто бы сомневался! — хмырь поправляет очки с толстенной оправой. — И по какому же?

— Пришел справиться о здоровье своей невесты. Да попросить, чтоб до выписки приглядели за ней, — подмигиваю ему. — Догоняешь?

— Не особо.

Тупой что ли? Не одупляет^[10]?

Достаю стопку тысячных купюр. Он от неожиданности чуть не валится со стула, на котором раскачивался всего пару секунд назад.

— Немедленно уберите! — вскакивает и орет как резаный. — Это что еще за безобразие такое!

— Слышь, лекарь, не бухти, а? — лениво успокаиваю буйного. — Тупо просьба, обхаживать девушку получше. Двадцатка тебе на клюв падает, лишняя что ли?

Он как-то странно посмеивается. Озадаченно почесывает длинный нос с горбинкой. Опять хихикает, но уже громче.

— Что за истерика? — прищуриваюсь недовольно. — Мало что ли, а?

Леший знает их расценки московские… Откуда мне простому парню из «Бобрино» это должно быть известно?

— А как фамилия невесты? — вздергивает кустистую бровь.

— Лисицына, в девятнадцатой палате лежит с пневмонией.

— Кхм, — откашливается в кулак. — Ясно. Ясно.

Мутный хер какой-то. Глазки забегали. Как у крысы, которую на чем-то поймали.

— Че? — прищуриваюсь подозрительно.

— Нет-нет, все в порядке, — прочищает глотку он.

— Как она вообще? Ей лучше?

— Определенно. Алена потихоньку идет на поправку, — отвечает он, кивая, и принимается цедить кофе из белоснежной чашки с надписью «здоровье не купишь».

Ага, как же…

— Хорошо, — почесываю подбородок.

— Деньги-то уберите. За кого вы меня принимаете? — хорохорится врачелло.

— В благодарность от всей души, доктор, — настойчиво двигаю к нему купюры.

— Не надо…

— И вот это прими, — ставлю на стол две бутылки дорогого, качественного коньяка. — Расслабиться тебе поможет после тяжелых трудовых будней, Склифасовский.

— Кхм…

— Кабан сказал, что пойло — просто отвал.

Из последней партии краденого. Разошлось оно на той неделе как горячие пирожки в час-пик. (Это, разумеется, не вслух).

— Кто сказал? — переспрашивает, и его губы растягиваются.

— Неважно.

Врач рассматривает меня повнимательнее и начинает странно лыбиться. Будто я его чем-то насмешил.

— Че пялишься? Я тебе не обезьянка цирковая! Добрый до поры до времени, — чешу репу и невзначай засвечиваю пушку под курткой. — Потешаться вздумал над моими подгонами?

— Что вы… ниии в коем случае! — уверяет меня он, пучеглазится и дергается.

Так-то лучше.

— Бери благодарность и делай то, что сказали, док. По-хорошему, — киваю на возлежащие поверх бумаг купюры.

— Ну раз вы настаиваете, — дергано пожимает худыми плечами-вешалками. Жестом фокусника сгребает с гладкой поверхности стола деньги и трясущейся рукой убирает их в карман халата.

— Совсем тут зажрались в своей столице! — встаю и отставляю стул. — Не обижали мне Лисицыну чтоб, понял? — склоняюсь к нему пониже.

— Понял, — сглатывает слюну, инстинктивно отодвигаясь назад.

— Увидеть-то ее хоть можно?

— Нет, — блеет неуверенно. — Туда нельзя.

— Вот дерьмо! — отталкиваюсь пальцами от деревянной спинки стула. — А с улицы?

— Ммможно, к окошку подойдите.

— Аллилуйя! Выписка ориентировочно когда?

— Бббоюсь, не раньше, чем через пару недель, — мямлит он. — Есть в этом необходимость.

— Лады. Вот мой номер, — бросаю на стол бумажку. — Мало ли че — звони.

— Ххорошо…

— Ну пошел я тогда. Покеда, светило медицины, — хмыкаю и проворачиваю ключ.

— Всего доброго…

Едва за парнем, весьма неоднозначной наружности, закрывается дверь, Евгений Павлович, не скрывая вздоха облегчения, медленно оседает в кресло. Достает дрожащей рукой мятые тысячные купюры из кармана халата. Пересчитывает, бросив обеспокоенный взгляд на дверь.

И впрямь двадцать тысяч.

В десять раз меньше, чем заплатил ему тот молодой человек с ролексами на запястье.

Врач истерично смеется.