Девятнадцать лет спустя...

— Гермиона, что это значит? "Наш?" — спросил Люциус с тем же застывшим выражением лица.

Гермиона знала, что не хочет прекращать проводить с ним время, и уж определенно она не хотела отказываться от того, что он дарит ей в спальне. Проблема заключалась в неуверенности в его чувствах к ней; он никогда на самом деле не говорил, чего ж он хочет, но, с другой стороны, и она тоже срытничала.

Гермиона точно знала, что именно хочет ему ответить сейчас.

"Что это означает? А это означает, что я хочу, чтобы ты поехал со мной домой, потому что я больше не вынесу мысли о своей жизни без тебя. Это означает, что я нуждаюсь в тебе, потому что ты заставляешь меня чувствовать то, чего я никогда не чувствовала раньше, и я боюсь, что без тебя я вообще никогда не смогу почувствовать это снова. Это означает, что… кажется, я влюбилась в тебя, Люциус!"

Проблема была не в том, что именно она хотела сказать, проблема была в том, что она могла сказать, и это не заставило бы ее казаться жалкой и нуждающейся и открыть свою душу лишь для того, чтобы сердце было растоптано и оставлено в куче пыли. Сделав глубокий вдох и сжимая чашку с кофе, чтобы унять дрожь в руках, она начала говорить, но прежде чем она успела это сделать, Люциус быстро поднялся и посмотрел на нее с той же маской безразличия.

— Пожалуйста, прости меня, я не собирался принуждать тебя к чему-либо. Я наслаждался нашим временем вместе, и я… — он запнулся, прежде чем спокойно продолжить.

— …спасибо, Гермиона, — Люциус наклонился и запечатлел долгий поцелуй на ее лбу, прежде чем повернуться и быстро вернуться в дом, чтобы упаковать те немногие вещи, которые он принес с собой.

Гермиона вдруг почувствовала, что расстояние между ними увеличивается, и поняла, что не может этого допустить. Как раз это и произошло между ней и Роном, и она не могла остановить это… не захотела останавливать, но Люциус был другим… и теперь она тоже была другой и не собиралась отпускать его без борьбы. Если это и означает выставить себя дурочкой, пусть будет так.

Она бросила салфетку и, перепрыгивая через две ступеньки, поднялась в спальню, где Люциус застегивал последний ремень на своей сумке. Он удивленно поднял глаза, когда она вошла в комнату, и еще больше удивился, когда она обняла его и жадно поцеловала.

Люциус бросил сумку и притянул ее к себе, не желая упускать возможности обнять. Расставание с ней было одной из самых трудных вещей, которые ему когда-либо приходилось делать. Последние недели показали ему то, чего всегда не хватало Нарциссе. Тепло и игривость, которыми он делился с Гермионой, заполнили ту пустоту внутри него, о существовании которой он и не подозревал.

Он полюбил их беседы и постоянно удивлялся удивительному интеллекту Гермионы. Он даже наслаждался их горячими спорами на бесчисленные темы, особенно потому, что обычно они заканчивали в постели. Он также будет скучать по невероятным занятиям любовью… он всегда считал себя хорошим любовником, даже лучше, чем просто хорошим. Но Гермиона показала ему такие вещи и открыла новые горизонты наслаждения и открытий, которые он знал весьма интуитивно, что никогда не найдет ни с кем другим.

Последние две недели он держал язык за зубами, чтобы не спугнуть ее. Ей нужно было подумать о детях, а Люциус знал, что волшебный мир не очень-то примет их отношения, и даже содрогался от мысли о том, что же подумают ее друзья и родные.

Когда она рассказала ему о записке от министра, он думал только о том, что это предлог, чтобы покончить с ним. Ее молчание после того, как он спросил ее о том, как будут развиваться их отношения, лишь укрепило его уверенность в том, что она не хочет продолжать встречаться с ним после сегодняшнего вечера.

Люциус не мог позволить ей увидеть, как ее слова… или это отсутствие слов причинило ему боль. Он быстро встал, чтобы скрыть от нее этот дискомфорт, который на самом деле разрывал ему душу ее очевидным безразличием, и его единственной мыслью было то, что ему нужно уйти от нее как можно быстрее… Прежде чем он сломается и его холодный фасад треснет.

А потом она вдруг оказалась в его объятиях и поцеловала его, и Люциус подумал, что это ее способ попрощаться… или что-то еще.

Но в тот момент ему было все равно, конец ли это, потому что прямо сейчас эта женщина… его женщина снова была в его объятиях, и он чувствовал искру, которая всегда вспыхивала, когда она прикасалась к нему. Она заставляла его гореть для нее, гореть сильнее, чем он думал.

Гермиона чувствовала, как его желание настойчиво давит ей на живот, и ей хотелось броситься на него и скакать, пока он не начнет выкрикивать ее имя. Потому что лишь когда они занимались любовью, когда он был похоронен так глубоко внутри нее, ей хотелось кричать от этого чувства… полноты.… и какой-то правильности; в это время… он принадлежал ей.

Гермиона неохотно высвободилась из его объятий, понимая, что ей нужно сказать сейчас. Любые ее слова были бы прекрасны, но они ничего не изменят, пока она не скажет то, что действительно должна… Остальное будет зависеть от него.

— Люциус, мне нужно с тобой поговорить.… сказать тебе… — нерешительно начала она, глядя в лицо, ставшее таким важным для ее счастья.

Гермиона сделала глубокий вдох, встретив его вопросительный взгляд… и прыгнула в омут с головой, бросаясь и обхватывая его обеими ногами.

— Я не знаю, как это произошло, и мне все равно, я просто знаю, что с тобой я чувствовала себя более… живой, более… страстной, за последние две недели я почувствовала больше, чем за всю свою жизнь, — Гермионе показалось, что Люциус выглядит немного ошарашенным, но, по крайней мере, его выражение холодного безразличия исчезло, поэтому она продолжила, и эмоции были очевидны в ее задыхающемся голосе.

— Я… кажется, я люблю тебя, Люциус, — прошептала она, внезапно почувствовав себя побежденной, — …и я не знаю, как это будет работать… — она взмахнула руками, указывая на них обоих. — Я просто знаю, что действительно хочу найти способ оставить тебя в своей жизни… не хочу, чтобы ты исчезал из нее… Я не хочу потерять тебя.

Люциус почувствовал, как его сердце забилось сильнее, и почувствовал радость, наполняющую все его существо, когда он посмотрел в эти теплые карие глаза, которые были полны искренности… и любви?

"Мерлин! Она любит меня?" — Люциусу вдруг стало все равно, случайность это или сон, он шагнул вперед и нежно обхватил ладонями это прекрасное лицо.

— Гермиона, надеюсь, что ты действительно так думаешь, потому что больше ты не исчезнешь от меня. Никогда, — его большие пальцы нежно, словно бы изучающе, гладили ее щеки.

— Ты вернула меня к жизни и пробудила во мне радость и удовлетворение, которые я никогда не представлял себе возможным, а тем более никогда не испытывал. Ты невероятно красива и вообще самый теплый, самый щедрый человек, которого я когда-либо знал. Ты обладаешь удивительной, изощренно-возвышенной сексуальностью, и я… я действительно люблю тебя… очень сильно люблю.

Люциус нежно сцеловал каждую слезинку Гермионы, блестевшую на ее ресницах, и крепко обнял ее. Он искренне нуждался в тепле этой женщины, ему нужно было чувствовать, как рядом с собственным бьется ее сердце, ему жизненно необходимо было навсегда прижать ее к себе, ему нужно рядом с собой… ее… навсегда.