Девятью Девять

— Конечно, убийства нельзя не расследовать, но, по-моему, нужно знать меру…

— Что вы хотите сказать?

— У мистера Харригана было множество нелепых идей. Что Агасфер — вовсе не Агасфер, что кто-то управляет Храмом… как будто люди в силах управлять Древними! А теперь вы расследуете убийство Вулфа Харригана. Это должно произвести какой-то эффект, не правда ли? Вроде как подать пример?

— Вы намекаете…

— Короче говоря, лейтенант, на вашем месте я бы оставил Храм в покое. — Голос херувима звучал по-прежнему непринужденно, но уже без трепета. В нем слышалась холодная решимость.

— Копы, которых легко испугать, не дослуживаются до лейтенанта, — спокойно ответил Маршалл. — Не кривите личико и не разыгрывайте передо мной страшилище. Топайте ногами сколько угодно, ничего не выйдет.

— Так и знал, что вы неправильно поймете, лейтенант, — в томном отчаянии произнес Робин.

— Какого черта, — спросил Мэтт, как только они сели в машину, — вы оставили в покое нашего славного приятеля?

— А что проку?

— Мне даже не пришлось говорить: “Это ты!”

— Харриган все испортил. Робин успел придумать, куда ходил в понедельник. Если типограф получает много заказов от Храма, то подтвердит любую историю, которую им вздумается сочинить. Но мистер Купер не перестал меня интересовать. Скажу больше, я прямо-таки очарован нашим милым маленьким Робином.

— Однако, лейтенант! — произнес Мэтт, подражая щебечущему голосу херувима.

— Отличный спектакль. Превосходный спектакль. Но все-таки это спектакль, и в конце концов он себя выдал. Купер — не экстатический приверженец Древних. Он знает, что делает, и, если моя догадка верна, пользуется немалым влиянием в Храме.

— Вы так думаете?

— Дурацкая привычка всякого нормального мужчины — не принимать всерьез ничего сказанного или сделанного обладателем женоподобной внешности. Ты думаешь: “Фу, гомик, ну его к черту”. Они неплохо выбрали подставное лицо. Наш Робин — толковый парень.

— Думаете, он и есть тот серый кардинал, которого пытался обнаружить Вулф Харриган?

— Может быть. Или же посредник между ним и Агасфером. Вы ведь заметили пепельницу?

Мэтт кивнул. Херувим не курил. Джозеф, который незадолго до того вышел из комнаты, предпочитал сигары. Но в пепельнице, помимо сигарного окурка и пепла, лежали несколько сигарет, едва начатых и согнутых пополам.

Глава XVII

Конча Харриган остановилась у мемориального креста в начале Ольвера-стрит.

— Что, мы здесь и будем ужинать? — спросил Мэтт.

Девушка приуныла.

— А вам не нравится?

— Когда-то нравилось. Поначалу идея была отличная — выстроить в самом центре города маленькую мексиканскую улочку и поддерживать традиции национального меньшинства. Ну да, здорово. Но с тех пор Ольвера-стрит просто задавили туризмом и художественными претензиями. Вы только посмотрите. Один сплошной сувенирный магазин, затейливый как черт знает что. Да, несколько мексиканцев держат тут свои лавочки и зарабатывают деньги, а что представляет собой остальное население? Сплошь туристы из Айовы и длинноволосые пижоны, пятьдесят на пятьдесят.

— Иными словами, — сказала Конча, — единственная разновидность туристов, которым следует угождать, — это такие, как вы.

— Дитя мое, у вас чертовская манера говорить правду самым нелестным образом. Да-да, у туристов из Айовы и у длинноволосых красавчиков столько же прав, сколько и у меня. Но Ольвера-стрит я все-таки не полюблю.

Конча оглядела улицу, тесно застроенную причудливыми домами.

— Наверное, в чем-то вы правы. Все получилось совсем по-другому, нежели задумывали. Моя мама входила в комитет планировки — как представитель семейства Пелайо. Видимо, поэтому мне здесь так нравится. На Ольвера-стрит я не Харриган, а Пелайо. Так правильнее. Но если вы хотите пойти в другое место…

Мэтт коснулся ее руки в перчатке.

— Нет-нет, можно и тут, если кто-нибудь из семейства Пелайо покажет мне местные красоты.

— Спасибо. Вы такой хороший.

Они зашагали по неровной мостовой. На Ольвера-стрит был воспрещен въезд транспорта, вокруг стояли бесчисленные сувенирные ларьки. Перед Мэттом тянулась нескончаемая вереница пепельниц в форме сомбреро, с надписью “На память о старом Лос-Анджелесе”.

— Потом на них будут рисовать Попая¹, — сказал он.

— Нам сюда. — Конча остановилась перед верандой на правой стороне улицы.

Моряк Попай — персонаж комиксов и мультфильмов, особенно популярных в 1930-е ГОДЫ.

На веранде тесно стояли простые, накрытые клеенкой столы, табуреты и скамьи, угольная печь, висела разнообразная кухонная утварь. Стены были украшены двумя литографиями — с изображением Девы Марии Гваделупской и Франклина Рузвельта. Слепец у входа неспешно перебирал струны арфы, в углу сидели с пивом и тако трое мексиканских крестьян.

С появлением Кончи кафе оживилось. Хозяйка радостно засуетилась, пожилая женщина, переворачивавшая тортильи на гриле, выкрикнула испанское приветствие, крестьяне подняли стаканы, а слепец, услышав фамилию Пелайо, заиграл медленный грустный вальс.

Здесь Конча становилась сеньоритой Пелайо не только по имени, но и по существу, и даже внешне. Бойко болтая с пухленькой миловидной хозяйкой, она словно бы сбросила с себя все харригановское и, несмотря на неброский дорогой наряд, превратилась в обыкновенную юную мексиканку.

Их сопроводили к столику с такой профессиональной учтивостью, что Мэтт почувствовал себя коронованной особой в гостях. Но коронованных особ снабжают переводчиком или обращаются к ним на родном языке, Мэтта же стремительный поток испанской речи совершенно сбил с толку.

— Она спрашивает, — Конча повернулась к нему, явно с некоторым трудом заставив себя вновь заговорить по-английски, — хотите ли вы кофе. Я предположила, что вы предпочтете пиво.

— Вот это называется — понимающая женщина! Конечно, пиво. Что, касательно остального меню у меня нет права голоса?

— Я заказала combination — всего понемножку. Вы ведь любите мексиканскую кухню?

— Обожаю. А что такое играет слепой?

Конча прикусила губу.

— Любимую песню мамы. Это печальная песня — о том, как у бедняка когда-то было большое ранчо, а теперь остались только четыре кукурузных поля и прежнее счастье ушло. Ya todo Acabo. Acabo похоже на “Ихавод” — прошла слава^[21]. Видите, я могу каламбурить на двух языках.

— Не умничайте. Я только начал вас понимать.

— Понимать?

— Да. Вы здесь на своем месте. Вы подходящего возраста. Вы — человеческое существо… по крайней мере, пока не начинаете развлекаться за мой счет.

— Ну и кто теперь выкладывает нелестную правду? Так что же я за человек?

— Очень неплохой, насколько я вижу. Человек, который греет, не обжигая, и остужает, не замораживая. Вы цельная, не то что дома. Никаких брешей, противоречий, рывков. Здесь вы — законченная натура.