Дичь для товарищей по охоте
Шрифт:
— Сейчас начнется капустник! Идемте же, Савва Тимофеевич! — встрепенулась она и, подхватив оцепеневшего Савву под руку, потащила в зал, где уже начали разыгрывать сцены французской борьбы.
«Дядя Ваня», арбитр в поддевке и картузе, которого играл с аппетитом лузгающий семечки Москвин, был неподражаем. Публика хохотала до упаду.
Савва ничего не видел и не слышал. Незаметно отойдя от Марии Федоровны, медленно, держась рукой за перила, стал спускаться по ступеням к выходу. Сзади раздался взрыв смеха. Савва зажал уши ладонями. Но смех почему-то стал еще громче. Оказавшись в фойе, обессилено опустился на стул, так кстати оказавшийся
Он всегда старался гнать от себя мысль, а любила ли его Маша? Надеялся, что истинная любовь рождает любовь ответную. Но Маша… она… была для него доступна и недоступна…Между ними всегда существовала тонкая, как лезвие бритвы, грань: «Это было. И это- возможно снова». И он каждый раз мучительно ждал какого-то знака с ее стороны — особенного взгляда, слова, жеста. Ждал, потому что не считал себя вправе самому делать шаг, боясь своей бестактностью оскорбить, ее, особенно после того, как в их отношениях появились деньги… Но таких женщин, как его богиня, купить нельзя. Они дарят себя сами, когда пожелают. И ему оставалось только служить ей. И- ждать. Взяв на себя роль покровителя, он попал в капкан собственной порядочности. Савва вдруг понял, что даже теперь не сможет отойти в сторону. Без его поддержки Маше будет трудно. И потом, уйти сейчас — значит признать, что все, что он делал, было только ради надежды на близость. Нет, нет! Это не так. Все было во имя его Любви. А она ведь осталась. Никуда не ушла…
Савва поднял голову и заметил поодаль сутуловатую фигуру Алексея, который, пряча папиросу в кулак, курил в уголке. Сдавило голову. Что за пытка такая? Он осторожно поднялся и, впервые в жизни стараясь стать незаметным, вышел из театра.
«Может еще ничего не сложится? — мелькнуло в голове. — Ведь у Алеши — жена, дети. Да и Маша, сколько раз уж пыталась уехать от бывшего мужа, да все что-то мешало. Может, все еще обойдется?»
Савва натер мелом кончик кия и склонился над бильярдным столом, примериваясь к удару. Глаза пощипывало. Наверное, от очередной бессонной ночи. Губы пересохли, во рту был неприятный горьковатый привкус от бесчисленного количества выкуренных папирос. В бильярдной было необычно жарко. На лбу у него выступили капельки пота. Ударил по битку, который, почему-то беззвучно толкнув другой шар, направил его в лузу.
«Странно. Куда-то ушли звуки…»
Распрямился и недоуменно посмотрел на Горького, который, стоя напротив, с другой стороны стола, беззвучно, как рыба, приоткрывал рот.
«Странно. Куда-то ушли слова…»
Снова посмотрел на Горького. Тот опять задвигал губами и, кажется, о чем-то спросил с улыбкой.
«О чем…?»
Савва никак не мог взять в толк, почему вокруг стало так тихо? Такая звенящая в ушах тишина…
Обошел вокруг стола, выбирая позицию. Заметил, что Алексей удивленно смотрит на него.
«Пусть смотрит…»
В дверях бильярдной появилась взволнованная прислуга в белом переднике. Что-то проговорила, да-да, точно проговорила, открывая и закрывая рот, и вышла, не прикрыв дверь…
«Право, очень странный сегодня день. Нестерпимая дергающая боль, будто голову пилят на части.
Вжик-вжик. Туда-сюда…
Вжик-вжик. Туда-сюда…»
Неслышно подошел Алеша и прикоснулся к плечу.
«Опять запах ландыша… Тонкий, едва уловимый. От его рубашки. Ее запах…»
Савва отпрянул и попятился. Натолкнулся на подставку. Ваза, на мгновение замерев в воздухе,
беззвучно упала на пол, рассыпавшись на множество мелких, блестящих кусочков.«Рассыпалась…»
Ноги вдруг мелко задрожали и будто занемели. Опустился в кресло, проводив равнодушным взглядом заторопившегося к выходу Горького…
«Ушел…»
Савва поставил кий между ног, схватился обеими руками и наклонился вперед, упершись в кий лбом.
«Что же было, когда я еще мог слышать? — попытался сосредоточиться. — Вошел Алеша. Сообщил, что едет в Сестрорецк. И что Маша — отныне его гражданская жена. И что они счастливы. Попросил прощения. Обнял. От него больно пахнуло ландышем…
А потом они начали играть и… Алеша перестал говорить, и принялся просто открывать рот… Наверное, чтобы не мешать думать… Потому что Алеша — хороший друг…
…Кто эти люди? Куда его ведут? Он не хочет никуда идти… и не отдаст кий… Они еще не доиграли…
…Как хорошо в кабинете… Лежать на диване, свернувшись калачиком… Можно плакать и никто не слышит… Даже сам себя… Последний раз плакал в детстве, а нянюшка тогда ласково водила теплой рукой по волосам и приговаривала:
„Не плачь, не плачь, Саввушка, я — с тобой…“
А теперь никого с ним нет… и так трудно дышать… и нестерпимая боль в голове, будто движения раскаленной пилы…
Вжик-вжик… Туда-сюда…
Вжик-вжик… Туда-сюда…
Надо остановить пилу… И он знает как…»
Савва поднялся, запер изнутри дверь кабинета, подошел к столу, взял листок бумаги, обмакнул перо в чернильницу.
«В моей смерти прошу никого не винить», — быстро написал он короткую фразу, отложил перо, промокнул записку, повернул ключ в ящике стола, открыл, пошарил в глубине, достал браунинг. Оружие приятно холодило ладонь. Равнодушно передернул затвор, снял с предохранителя, поднес к голове согнутую в локте руку, положил палец на спусковой крючок…
«Кто — то стучит в дверь, — почувствовал он. — Или услышал? Зачем мешают? Он просто хочет, чтобы перестала болеть голова…»
— Савва Тимофеевич! — откуда-то издалека, будто сквозь толстый слой ваты, прорвался голос. — Скорее! Скорее! Радость-то какая! У вас сын народился! Пожалуйте вниз — к Зинаиде Григорьевне!
«Что?!»
Опустил руку.
«Похоже, слух возвращается», — отрешенно подумал он, пряча браунинг за спину и направляясь к двери. Повернул ключ. Открыл дверь. Увидел сияющее лицо прислуги.
— Савва Тимофеевич! У вас сын народился!
— Что?! — переспросил Савва и поморщился от неприятного и резкого звука собственного голоса. — Что такое?
— У вас сын народился, Савва Тимофеевич! Слышите, Савва Тимофеевич? Сын!
— Сейчас, я сейчас! — пробормотал он, вернулся к столу, сел в кресло, обхватив голову руками, будто пытаясь собрать разлетевшиеся мысли, потом спрятал записку в карман и бросил пистолет в ящик стола…
В колыбели рядом с кроватью измученно-счастливой Зинаиды, смешно морща носик и причмокивая пухлыми губками, лежало маленькое существо с закрытыми глазками. Савва осторожно взял сына на руки. Глаза малыша открылись и посмотрели прямо на него, передавая послание из неведомого мира — того, откуда приходят души.
«И куда они уходят…» — подумал Савва. — «Бог мой! — Он почувствовал, как по телу пробежала крупная дрожь. Этот крошечный человечек, похоже, спас мне жизнь».
Он нежно прижал сына к себе, малыш недовольно засопел и заплакал.