Дичь для товарищей по охоте
Шрифт:
Он поднял глаза на Андрееву. Та сидела, опустив голову, и о чем-то сосредоточенно думала, покусывая нижнюю губу.
«…Вы грозите покарать меня своим неуважением, что наши дороги разойдутся в разные стороны, что я потеряю что-то в глазах лучшего общества, уйдя из Художественного театра…»
Потеребил воротник рубашки.
«…Мне противно, конечно, что только мое отсутствие, может быть, докажет Вам, как Вам самому будет тяжело, когда Вы убедитесь, что я не была ни интриганкой, ни обманщицей, ни фокусницей, как Вас в этом убедили, а действительно порядочным и преданным делу человеком.
«Как же хочется курить, — подумал Савва и полез в карман брюк за носовым платком, чтобы вытереть лоб, покрывшийся испариной. — Если Маша уйдет из театра, то и ему театр без Маши не нужен».
Платок все никак не хотел выниматься. Савва привстал и, наконец, смог вытащить. Приложил ко лбу. Из кармана выпала сложенная пополам бумажка. Андреева наклонилась, подняла, мгновенно прочитала несколько написанных в ней слов, и… похолодела.
«Что значит „В моей смерти прошу никого не винить“? — лихорадочно думала она. — Как? Почему? Когда он это написал?»
Ей стало страшно. Мысль о том, что Савва, все последние годы идущий рядом, нет, не рядом, а впереди, расчищая дорогу и отводя в стороны заботы и проблемы, может быть единственный по-настоящему верный, преданный покровитель, вдруг мог уйти и спрятаться от нее туда, откуда уж нет возврата, показалась чудовищной.
«И что бы я тогда сказала Леониду Борисовичу и другим товарищам, которые мне доверились и приняли как надежного соратника в общее дело?»
Она смотрела на коротко подстриженную голову Саввы читающего письмо и чувствовала, как на место растерянности и горечи от возможной потери приходит раздраженное недоумение: «Как это он хотел уйти из жизни? А как же я? Как он может оставить меня? Значит, все-таки прав был Красин? Но как… как подстраховаться на такой случай? Надо думать, думать, думать…»
«Я служу, потому, что я бедна. Будь я богата, я не служила бы совсем…» — продолжал читать Савва, сжимая в руке носовой платок.
«Как же я глуп. Как же глуп! — подумал он. — Маша действительно бедна! Все, что я даю, она передает партии. Она же чиста, как ангел. Бессребреница, какая же она бессребреница! Как подстраховать ее? Надо думать, думать, думать…»
Савва поднял голову. Мария Федоровна, бледная, с каким-то листком бумаги в руках смотрела на него полными слез темными глазами.
— Как ты мог, Савва? — выдохнула она. — А как же я?
— Что это? Что? — спросил Морозов растерянно, уже поняв, что у нее в руках. — Я… думал, что больше не нужен тебе, — проговорил еле слышно.
— Не нужен? Как же… не нужен? Как ты мог, Савва?
— Отдай, — Савва протянул руку. — Я порву.
— Я сама порву. Не хочу, что б ты к ней прикасался, — быстро сунула она записку в карман широкой юбки, поднялась и, обойдя стол, порывисто обхватила его лицо ладонями, развернула к себе и… начала говорить — быстро и страстно, неотрывно глядя ему в глаза.
— Савва, милый, обещай мне никогда не оставлять меня, никогда! Ты нужен мне! Ты — мой друг, мой ангел-хранитель на земле. Слышишь? Ты же сам видишь, как мне трудно! Да, у меня есть Алеша, но ведь он, Савва, скажу тебе, слабее, даже чем я. Ему поддержка нужна, участие нужно, чтобы его хвалили, говорили, что он великий, замечательный писатель, а критики все эти, что его ругают — просто бездарные недоучки, которые только и умеют, как зубы
скалить. А он такой беззащитный! Прочтет иногда что о себе — и плачет. Так-то вот, — Мария Федоровна провела пальцами по лицу Саввы. — Вот мы друг друга и поддерживаем, я — Алешу, а ты — меня. И без твоей поддержки и участия мне не выжить…«Да-да, — согласно думал он, слушая торопливую речь Марии Федоровны. — Именно так. Маша делает счастливым Алешу, а я — ее. Маша тоньше и деликатней, чем я и потому поняла все сразу. А Алеша — хороший друг: талантливый и незащищенный».
— А кто ж меня поддержит? — вдруг вырвалось у него.
— Тебя? — Андреева прижала голову Саввы к груди. — Тебе, Савва, поддержка не нужна. Ты — монолит, глыба. Такие как ты — большая редкость в природе, — начала она поглаживать Савву по голове.
Он замер, отдавшись этой нежданной и такой долгожданной ласке, вслушиваясь в биение сердца и дыхание Маши — упоительно спокойное и теплое.
— Маша, Маша… — прошептал он, боясь пошевелиться и желая продлить прикосновение. — Как хорошо, что ты мне сказала… что я… все понял! Я знаю, да, знаю, ты денег… для себя… у меня не возьмешь, но может… — оборвал он фразу на полуслове.
Рука Андреевой стала двигаться чуть быстрее.
— Мария Федоровна, я обещаю… — Савва поднял голову, пытаясь заглянуть ей в глаза, — обещаю вам… придумать что-нибудь, чтобы поддержать вас, именно вас финансово. Простите меня, дурака старого, что не додумался раньше. Думал, ваша партия хоть немного с вами делится. Сколько вы средств-то уж для нее добыли! А ты с них, Маша, процент снимай! — попытался пошутить он.
Звук открываемого замка входной двери заставил их отпрянуть друг от друга. Мария Федоровна отошла к окну и привалилась к подоконнику. В комнату в верхней одежде вошел Горький, окинул их обеспокоенным взглядом, поставил пакеты на стол и молча вышел.
— Сейчас чай будем пить, Савва Тимофеевич! — громко сказала Андреева и поспешила вслед за Горьким. Вскоре они вернулись. Мария Федоровна убрала со стола листы бумаги, поставила в центр блюдо и принялась выкладывать пряники и конфеты из пакетов.
— Что скажешь, Савва Тимофеевич? — с едва заметным напряжением в голосе пробасил Горький. — Прочитал, что Мария Федоровна Станиславскому написала?
— Прочитал, — задумчиво сказал Савва, по привычке засовывая руку во внутренний левый карман пиджака за портсигаром, но, вспомнив, что забыл его дома, так и оставил руку под полой пиджака. — Только, видится мне, — усмехнулся он, — совсем Марию Федоровну из театра не отпустят. Скорее всего, предложат официальный отпуск на год, — вытащил руку и потер лоб. — А на будущее с театром что-нибудь придумаем. В Риге вот есть прекрасная труппа Незлобина, в Петербурге — Комиссаржевской. А там глядишь, — с обнадеживающей улыбкой посмотрел он на Андрееву, — и новый театр задумаем. — Не дам я вашему таланту, Мария Федоровна, пропасть. Тем более, вон у вас какой автор под боком! Талант гигантский!
Горький скромно спрятал улыбку в усы.
— Вы, главное, его вдохновляйте и поддерживайте! А мы — что ж, мы люди маленькие, — поправил Морозов ставший тугим ворот рубашки, — наше дело — деньги зарабатывать… Пойду я, пожалуй, — поднялся он. — Уж ночь на дворе.
— Как же, Савва Тимофеевич! — всплеснула руками Андреева. — А чай?
— Благодарствую, Мария Федоровна. Устал что-то. Домой пойду. Там уж волнуются, поди.
— Ну, коли так, Алеша, проводи Савву Тимофеевича до извозчика, — распорядилась Андреева. — Темно на улице.