Дизайнер Жорка. Книга 1. Мальчики

В тот первый день их знакомства мальчик, разумеется, не смог бы обозначить словами экономную манеру «поляка» двигаться в пространстве…

…Это уже потом, не без помощи Цезаря Адамыча воспитав в себе страсть к точным формулировкам, он сказал бы, что Торопирен двигался по комнате с жутковатым изяществом. Почему жутковатым? Да просто в его присутствии возникало чувство, что он видит тебя насквозь и предугадывает каждое твоё движение. Но в тот первый день Жорка ничего не формулировал и не отметил про себя то, что стало очевидным позже: многочасовое пребывание в ограниченном пространстве – например, в кабине пилота – приучает человека к снайперской точности движений. Впрочем, как и многочасовое сидение над потансом…

– Ты чей? Из какой квартиры? – спросил «поляк», выкладывая половником в тарелку мальчика восхитительно янтарную, багряную массу. Чего только в ней не было намешано: куски мяса, картошка, морковь, свёкла, чеснок, «демьянки»… Ох и духовитые же вихри веяли над столом, какие, к чёрту, разговоры, при чём тут, из какой он квартиры! Жорка забыл все приличия, накинулся на еду, напихал в рот всего сразу.

– Блюдо готовится целые сутки, – проговорил Цезарь Адамыч, неторопливо выкладывая на свою тарелку небольшой холмик чудесного варева. – Блюдо называется чолнт.

– Чо?.. – промычал Жорка, пытаясь быть вежливым.

– Ешь, ешь… удалась баранина-то?

– У-у-ы… му-ы-ы…

– Ну, ешь.

Некоторое время ели молча и обстоятельно, не забывая про салат. Если Цезарю Адамычу казалось, что гость стесняется или пренебрегает «брикаделью», он собственной вилкой подцеплял огромный, как бифштекс, ярко-розовый, сахарный на изломе ломоть помидоры с кольцами лука и перебрасывал его в Жоркину тарелку.

Котёнок попискивал за пазухой у хозяина, временами блаженно затихая. Жорка наелся стремительно и до отвала, как наедается солдат на передовой, зная, что трапеза может и последней оказаться. Очень сытная, многовкусная получилась еда, этот самый «чо…». Но он продолжал сидеть над тарелкой, отправляя в рот кусочки на вилке, чтобы продлить своё пребывание здесь. Дело в том, что, наевшись, он огляделся и страшно заинтересовался и самим жильём, и предметами в комнате.

Может, давным-давно, перед тем как недосгореть, это помещение было обеденной или даже бальной залой? Метров сорок, пожалуй, – Жорка всегда маниакально точно определял на глаз размеры предметов и помещений. Отлично сохранившийся или восстановленный карниз бежал по периметру стен вдоль всего потолка: нарядный, с крупными выпуклыми листьями. Такая бесполезная роскошь только в залах и бывает. Он понял, что Цезарь Адамыч перекроил здесь всё, перегородив эту самую залу стенкой, за которой была ещё одна комната, спальня. Когда они только вошли, хозяин дверь туда прикрыл, но Жорка успел увидеть в проёме низкую тахту, фигуристое, красного бархата кресло, письменный стол и на нём – гнутую шею чёрной эбонитовой лампы.

Странно, думал, незаметно посматривая вокруг: глянуть со стороны, Горелый дом – весь скукоженный и подбитый, как хромая собака. На другом его конце – берлога Ведьмы, а старуха живёт, как лиса в норе, пацаны заглядывали в окна: там не комната, а сарай старьёвщицы – тесный, забитый рухлядью и распоследним шмотьём. Здесь же, в комнатах «поляка»… будто прежний хозяин дома вернулся на пепелище, и обгорелые развалины поднялись и расцвели ему навстречу. И ведь как хитро задумано: на окнах крепкие ставни вечно на запоре, не заглянешь; дверь такая толстенная, запирается намертво. Крепость, а не квартира. Зато внутри полно воздуха и света… Откуда?

Жорка поднял голову: а, вот в чём фишка! В потолке прорублены проёмы, да такие широкие, прямо выходы в небо, хоть ракету запускай. И форточки в них. Интересно, чем он их открывает при такой высоте? А, вот стоит в углу длинная палка с крюком. Это что ж получается? Получается, граждане, что часть чердака (нашей вотчины, нашего с Агашей тайного убежища!), ту часть, что над его жильём, «поляк» просто снёс к чертям собачьим, перекрыл и застеклил?!

Жорка скосил глаза вправо, влево… Ух, а мебель, мебель! Мебель здесь… ну, просто чёртов музей! Не только стол и стулья, а разные вдоль стен шкафы заковыристые, тумбы всякие заковыристые, фу-ты, ну-ты, ножки гнуты, с дутыми дверцами. Один столик с зеркалом, с целым каскадом мелких ящичков, был вообще перламутровый на вид, с крупными глазками – это, Жорка знал уже, карельская берёза; у Агашиной матери такое трюмо стоит в спальне. Но зачем взрослому мужчине бабское трюмо?

– Озираешь просторы замка? – с усмешкой спросил хозяин, подбирая на вилку последнюю горсть еды. – Мебель шикарная, да?

Жорка смутился, кивнул.

– И ты думаешь: на черта мужику дамский туалетный столик?

Жорка совсем испугался: надо же, тот прямо в башке у него читает мысли. Пора ноги уносить!

– Оглядись, не стесняйся, – предложил хозяин. – Эх, не видел ты пыльные обломки, из которых эти шкафы и столики возродились. Ведь эта мебель, она вся – с чердака.

– С чердака?!

– …С нашего обгорелого чердака. – Он поднял длинный палец жестом проповедника, указывающего прихожанам должное направление мыслей: к небу. – Хотя, конечно, потребовалось некоторое приложение рук.

Жорка во все глаза, даже рот приоткрыв, разглядывал старинные предметы обстановки. Да видел же, видел он эти «пыльные обломки» в их экспедициях на чердак! Спотыкался о них, отшвыривал ногой в сторону. Там и сейчас столько валяется буржуйского барахла, которое при «некотором приложении рук» вот чем оборачивается: музейной красотой!

Вдруг он опознал кресло-качалку, в которое Агаша как-то его толкнул и он минут пять раскачивался, застряв тощей задницей в прорехе. Неужели то самое, с дырой в плетёной спинке, с прорванным сиденьем?! Сейчас ручки в виде когтистых львиных лап сверкали ореховым лаком, а спинка и сиденье были перетянуты голубоватой, блёклой, тиснённой лилиями, необъяснимо благородной материей (позже объяснилось: кожей, снятой с дореволюционного буржуйского чемодана. «Отличная свиная кожа, – уточнил хозяин, – да простит меня Моисей»).

– И вы… сами-сами всё починили?

– Ну, из наёмных работников у меня пока только ты один, – Цезарь Адамыч рассмеялся. – Так чей ты, парень?

Жорка помолчал… Не любил он этого вопроса. На него быстро никак не ответить.

– Из третьей квартиры, – буркнул. – У тёть Тамары и дядь Володи живу.

– А! – Тот кивнул, кусочком хлеба подбирая с тарелки остатки соуса. Ну, он-то в своём доме хозяин, а вот Жорка постеснялся пропитать хлебушек вкуснейшей юшкой. – Я понял. «Союз нерушимый» в аванс и в получку.

Необидно как-то сказал, и оно понятно: пьяные выступления дядь Володи его особо не затрагивали. Дядь Володя с пьяных глаз никогда дальше гаражей не совался.

Цезарь Адамыч поднял на мальчика глаза, чёрные и пушистые, как у «Незнакомки» с картины Крамского, которая висела в рамке над кроватью Тамары, и спросил:

– А где твои ойтец-матка?

Жорка запнулся и от вопроса, и от того, как странно слились в одно целое его родители.

– Нет отцематки, – сухо проговорил. – Я сам по себе.